МУ

Состоял я с институтских времён в «полуподпольной» национал-революционной организацию МУЛИБО. Членов в ней было три - два полуеврея да один полный. Каждый принёс в организацию частицу своей фамилии. За заглавное «МУ» отвечал у нас Борис Муллокандов, режиссёр Душанбинского телевидения, мы его звали «таджидом», поскольку был он из горских евреев. Отец его, народный артист, оперный певец, был в своих краях невероятно популярен и уважаем. Магомаев перед ним - тьфу, пацан. Вспоминаю, что поразил меня Борин папа тостом при первой встрече - «Ничего в мире бояться не надо, кроме землетрясения. Ну что война, с врагом всегда можно договориться, а при землетрясении договариваться не с кем...». Я как раз тогда впервые сильную тряску на своей шкуре испытал. Ночью Душанбе тряхануло на 6 или даже 7 баллов. В секунду все население четырехэтажного дома оказалось во дворе, один я застрял наверху не понимая, что происходит. Вот за мое «боевое крещение» он тост и поднял.

Красив был Боря чертовски. Тонкий, стройный, высокий, весь черно-бело-золотой. Роскошная борода и шевелюра - иссиня чёрные; улыбка в пол-лица - белоснежная; кожа, как у арабского шейха - золотая. Таким сияющим Али-Бабой он прохаживался по ленинградскому театральному институту, собирая восхищенные девичьи вздохи. И умом и остроумием природа Борю тоже не обделила. С такими-то исходными данными делал он стремительную карьеру и в жизни и в профессии и в спорте – был волейбольным судьей союзного масштаба.

Было одно но. Сначала вполне пустяковое. Барахлил у него один из сердечных клапанов. Всенародный папа поднял на ноги всю советскую медицину. С годами ситуация ухудшилась. Стали его в Кремлевке готовить к операции по вживлению искусственного клапана. Не делали ещё в СССР такие операции, три года его тщательно готовили, тренировали и исследовали. Специально для него особый клапан мастерили. В Москве он обитал месяцами, я как-раз в Москву из Ленинграда перебрался и мы сильно сблизились. И 21-го марта 77-го положили, наконец, его на операционный стол. Перед началом операции он мне позвонил, поболтали, пошутили, велел на саму операцию не приходить и отца не пускать.

На следующий день с утра звоню в клинику - Боря умер.

Вывозили его из морга в открытом гробу. Глаза его были полуоткрыты и мне все казалось, что он подмигивает. После отправки тела на родину палатная сестра мне рассказала - операция шла долго и прошла блестяще. Хирурги были в восторге, все друг друга поздравляли, прямо в операционной стопочки опрокинули - столько диссертаций можно было победно завершить. Ликуя и покачиваясь покидали они операционную, забыв указать старшей сестре, что надо прооперированного поместить в барокамеру, что б легкие запустить. Через какое-то время спохватились, но было уже поздно.

И ещё одно было, что до сих пор скребёт на душе, не отпускает. В последнем нашем телефонном разговоре, вечером 20-го, он прощаясь помолчал и почти шёпотом сказал следующее, помню и паузу и слова и голос - «Знаешь Миша, бреюсь я сейчас перед операцией и в зеркале за моей спиной стоит Рузи, она мне машет, зовёт. Вижу совершенно отчетливо». Сказал и повесил трубку.

Рузи - его душанбинская подруга, умершая за два года до этого. Я ее тоже хорошо знал.