Весь текст этого «рассказа» является прямой речью двух стариков, недавно справивших почти шестидесятилетний юбилей своей дружбы в этом мире, вернее уже в том.
И поскольку за бесконечной давностью знакомства их различия - физиономические, физиологические и умственные, подтерлись и сгладились, то кто и что именно говорит, не очень уж и важно. Потому позволю себе поставить дефис, открывающий прямую речь, один раз, в самом начале, и на том забыть об этой клавише, экономя скрюченный палец и умственные усилия.
- Молодец, что добрался. Мне до тебя уже никогда не доехать. Ты для меня за краем света. Так я тоже себя плохо перемещаю, считай, что это всего лишь моя душа тебя посетила. А плохо подвижный организм весь там, в Германии. Ну что ж, и этому твоему куску рад, раздевайся, проходи. Чего твоё туловище потребляло помню, а душе чего налить - хороший кофе, бренди, коньяк, хороший чай? Это зависит от всего предлагаемого меню, что именно предстоит запивать? Ну, есть хлеб белый-чёрный, почти свежий, варенье на него - малина, смородина, алыча. Сыр есть, приличный. Бутербродик с икрой могу соорудить. Замечательная кислая капуста есть из Ашана. Огурцы соленые, немного прокисшие. А суп будешь? Борщ из пакета, очень даже вкусный, особенно с огурцами. Не, борщ слишком политизированная еда, начнём выяснять - чей Крым? А мне спорить с тобой надоело лет двадцать назад. Начинай с икры. А чай? Чай с икрой - моветон, обещан же кофе. Как знаешь, твой блокадный вкус всегда предпочитал соленое правильному, обувь не снимай, тут грязновато, всё нет сил прибраться. Будто тут было когда-нибудь чисто, даже кошка твой бардак не вынесла, померла. Не поминай всуе Проську, мне без неё тоскливо, вот доедаю ее запасы. Хочешь попробовать филе индейки? Спасибо, не настолько голоден. Чистоплюй, всегда знал за тобой это высокомерие. Проська это, кстати, чувствовала, потому и спать с тобой отказывалась. Не сочиняй, причина в другом – ты ревновал и она твою ревность учитывала. Да и мои питерские храпы ей не нравились. Ты с ростовским переливом - дело другое. А будешь изодранные обои переклеивать? Или на память оставишь? Да некому, самому не согнуться, а звать работяг не по карману. И сына загружать не хочу. Он свою квартиру никак не отремонтирует. Все последние годы рассчитывал на тебя, вижу, напрасно. Но, конечно, надо бы переклеить, эти кошачьи клочья на психику давят. Вот если до весны доживу…
Ну так что - коньяк, бренди? Напьёмся? Похоже, последний раз встречаемся, чего уж врать то. Ты ко мне больше не выберешься, это понятно, и я на такой подвиг не способен. На повтор меня не хватит точно, наливай. Погоди, стопочки сполосну. Они уж год как в без дела стоят. Их мне, кстати, Боря подарил на одну из свадеб. Или своих или моих. Полвека из них пью. Дай посмотреть, это ж я тебе подарил, за переезд в Москву. Ага, щас, ты. Точно Боря, сейчас вспомню, по какому поводу. По-моему, по поводу диплома. Значит, в 69-м. Мы ж раньше тебя защищались. Я ему бочку казахского мёда, он мне стопочки из горного хрусталя. Ну ты и рухлядь! Это я тебе привез из Киргизии, когда ты москвичом стал. Сам вёз, сам вручал. Ладно, склероз прощаю. Спорить с тобой себе дороже.
Ну, давай, за нас, за прожитую жизнь, за общее прошлое!
(Чокаются, заедают бутербродами с красной икрой)
И за Борьку! У меня, не поверишь, он перед глазами - тоже рюмку поднимает. Сколько же его нет? Да уже лет сорок, в каком году его зарезали? В 77-м. Значит, скоро сорок пять, ого! Кстати, когда его увозили в операционную, он тебе велел напомнить о твоём долге - ящике коньяка, а я тогда забыл, не сказал тебе, вот только сейчас напоминаю. Врешь, никакого-такого долга не было… Впрочем, погоди, что-то такое было, что-то мерещится, какой-то наш спор по поводу, ну да, ну да - кульминации в «Жанне» Ануя. Я, кажется, проспорил. Убей Бог… Теперь-то отдам. А хорошо пошло, что за пойло? Это бренди австралийский. Прислали недавно родственники. На годовщину Лены. Давай за Лену! Давай! Я тут подсчитал - ты искал её 67 лет, а я подключился к поискам на втором курсе, значит, я искал твою сестру 44 года. Это и моя жизнь! Мой поиск.
За Лену, за найденных, за Победу! И за Борю!
(Чокаются дважды, долизывают из баночки красную икру)
И за сынов наливай. Я Фила своим считаю до сих пор, хоть последний раз видел совсем крохой. Они с Аркадием одногодки? Нет, Аркадий старше, помню, он в Целинограде за зелёным своим «Максимом» лежал и нас белогвардейцев расстреливал, когда Фил и в носу ковырять не умел. Помню его очень зримо. Филипп такая же моя боль, как и твоя. Не понимаю, как это напрочь отречься от детства, от родины, от отца, от памяти… Неужто Америка такой утюг, все сглаживает, запаривает, затрамбовывает. Не хочу об этом.
Давай за всех наших парней!
(Чокаются пять раз, переходят на дольки лимона)
За жён будем? Куда денемся. Наливай.
(Чокаются многократно, доедают лимон, достают из холодильника заплесневевшие огурцы).
Так! Врачи советуют не торопиться. Перейдём, пожалуй, к борщу, греть не будем. Тебе его ложкой из кастрюли или в тарелку? А чесночку?
Вот тут пол-ложки сметаны, оближи. Ох! Булка зачерствела, бери чёрный, обрежь только снизу. Уверен, что не хочешь борща? Уверен. Дай закурить. Не дам, Кирилл все отобрал. Да мне сейчас и затяжку не выдержать. Всё, откурился. Не стенай, переходи на жвачку. Так, что дальше? А не выпить ли и за знакомство, ты появился, помню, только на втором курсе. Это какой год? 64 или 65-й. Помню, мы тебя с Борей сначала определили как папашу Ермоловой. Входит в аудиторию старый, рослый, белозубый, курносый. Не еврей - одним словом? А уж шевелюра Байкальского оленевода. Так и определили - «папаша». Больше некому, не сокурсник же. Да и вы мелюзга, впечатление произвели на меня отвратительное. Столичная шпана. Пижоны бородатые.
Так, за знакомство!
(Чокаются, оглядываются, закусь кончилась, переходят на филе индейки)
Ты всех помнишь? Можешь перечислить? Запросто. (Долго перечисляет)
Офигеть! Я две-три фамилии бы вспомнил, не больше. Ну рожи какие-то мерещатся и тишина! Памяти твоей феноменальной всегда завидовал. Как с такой памятью помирать? Замечательно, вокруг толпа теней и голосов, не один. А ты вот в своих историях всё время врешь, всё путаешь или запутываешь. Это твоё беспамятство? Да нет, я ж не сочиняю, мне диктуют, я записываю. Кто диктует? Ну, тут варианты - глубинная память, или душа, или кукловод. А ты при этом видишь картинки, сцены, слышишь разговоры, звуки? Нет, мне диктуют слова, я только успеваю на клавиатуру жать. Интересно. У меня по-другому, я вижу и слышу, довольно четко. А уверен, что видишь не миражи? Нет, у меня все очень конкретно, выпукло, ясно. Не «как вчера», слишком далеко и мелко, долго всматриваюсь, но все реально и, как бы это сказать, правдиво! Я уверен, что так и было. Вижу солнечную веранду, маму, папу, себя за столом. Немцев помнишь? Нет, пожалуй, меня же прятали. Помню, как полицаев вешали, лица вижу. Но мне тогда уже порядочно было.
Чего не помнить!
(Чокаются, почти промахиваясь, но не расплескав)
За географию поднимем? Тебе какое самое памятное место жизни? Дай подумать. Ну, кроме, естественно, Ростовского детства. Пожалуй, Свердловск. Там пик здоровья, потенции, счастья. Потом все как-то вниз. А у меня на весь мой Свердловск одна картинка - я у зелёной батареи в детском саду жду маму. И, кажется, реву. Потом вся память занята Ленинградом. Даже, когда в Москву переехал. И сейчас, если снится, то Питер, хоть я в нем лет пятнадцать уже не был. Но может и не Урал, погоди, может, Целиноград. Если спросить, откуда я…, кто я? Ну, явно, не москвич, не уралец, не ростовчанин. Нет, думаю, главная станция на моем пути - Целиноград! Знаешь, и для меня ты в первую очередь оттуда. В институте хвалился, друг - главный целинный режиссёр! Такая глыба!
За Целину? За Свердловск! За Питер! За Ростовскую веранду! За Россию!
(Чокаются и долго с остановками пьют, подливая)
За Москву будем? А не перепьем? Последний раз же, черт с ними. Ты когда в Москву перебрался? Не соображу, в середине восьмидесятых? Тебе ж лучше знать, ты меня сюда перетянул. Не смеши, я про вчера ничего толком не вспомню, я ж на память совсем тупой. Тебя помню только потому, что постоянно раздражаешь, мельтешишь в моей жизни. Вот двадцать лет как странами разъехались, а все ты в повестке дня. А теперь с твоими болячками вообще постоянно психику раздражаешь. И не спрятаться. Терпи, скоро отпущу. Успокоил.
(Чокаются не выпивая)
За телевизор пить не будем, хотя всю жизнь ему отдали, но ничего хорошего для тоста вспомнить не могу. За него надо напиваться отдельно. Это уже другим, не нам…
(Чокаются и растягиваются на диване, голова к голове, через какое-то время звонит такси. Поднимаются, долго в дверях стоят обнявшись, потом один остаётся на лестничной площадке, второй, держась рукой за стену, медленно ползёт вниз. На улице все завалено снегом. Январь, Москва, другой мир.)
Виктор Павлович Богданович умер сегодня. 02.04.2022
Comments