Знакомая консерваторская девушка задолго до интернетовской эпохи долго, годы, не могла мне простить не совсем точного объяснения появления коровьего молока в ее утренней бутылке. Я ее невинно спросил - как она может это пить? И на ее заинтересованное - а что?, объяснил, - ведь, чтоб молоко из коровы добыть милое животное разрезают с правого боку и отжимают напиток «по-живому» специальным коловоротом. Раньше ей никто не объяснял такие интимные подробности и новое знание совершенно ее сразило. Она уронила бутылку, расплескав жидкость, потом долго плакала, отказавшись на молоко даже смотреть, не то чтоб лужу подтирать, и, что ещё хуже, понесла ее нелегкая поделиться страшным открытием с подружками фортепьянного факультета. А пианистки - невинны до одури, и болтливы, что для реноме моей знакомой дорого потом обошлось. Вроде, вокалистки ещё круче, но я этого утверждать не могу. Я совсем не об этом. Я о балете.
Совершенное дежавю пришлось испытать мне, когда, открыв рот от изумления и восхищения, просиживал штаны в репетиционных Ленинградского «Ансамбля хореографических миниатюр», где гениальный Якобсон объяснял своим юным артистам, что такое любовь. И не просто «Любовь», а любовь Адольфа Гитлера к Еве Браун. Это им предстояло танцевать в балете по «Девятой симфонии Шостаковича» и вызывало оторопь - как это?!!
Я снимал на рубеже семидесятых репетиции Якобсона на «Конвас», специально купленный и отремонтированный, снимал полуподпольно. Немного об этом уже писал. А много и не мог. Память мало чего сохранила, а весь киношный материал, нескольких шестидесятиметровых кассет, был смыт на ЛенТв по приказу партийного начальства. Остались в памяти только отдельные кадрики. Но такие блестящие, что не удержусь и попытаюсь их рассмотреть.
Леонид Вениаминович был абсолютным и уникальным профессионалом. Он знал о человеческом теле всё. За что и как браться при поддержке, что б не сломать какую-нибудь кость и не порвать какую-либо мышцу. На какие пальцы приземляться при прыжке с пируэтом. Как выбросить балерину в «полет», что б и подбросить повыше и не сломать ни себе руку, ни балерине ноги и жизнь.., знал и мог показать. Я, увы, олух и даже близко не могу объяснить и описать - чего такого знал Якобсон про наше с вами устройство! Но он-то знал досконально! И только он. Бывал я за кулисами и у Эйфмана и у Григоровича. «Детский сад», извините. Никакого сравнения! И по постановке задач и по показу, про хореографию уж и не говорю. С тех ещё пор не высоко ставлю я великих советских балетмейстеров.
Помню, как Якобсон показывал партнеру Аллы Осипенко уникальную поддержку народной артистки двумя руками за одну голень для миниатюры «Минотавр», по моему. Тот, многоопытный и сильный мулат и танцор, танцевавший с Аллой на всех знаменитейших сценах мира, категорически отказывался такую поддержку выполнять - утверждая, что она невыполнима и невозможна. И Осипенко почти что плакала - этого нельзя никак, сломает он мне позвоночник, Леонид Вениаминович! «Когда знаешь, за что и как держать, никогда ничего не сломаешь, вот смотри» - и Якобсон скрутил пробегавшего мимо парня и на вытянутых руках поднял его за ногу над головой. А было ему тогда уже под семьдесят и парень был в килограммах! Потом сколько раз Осипенко взлетала в этом па под всеобщий восторг и овации.
Впрочем, инспекторы профсоюзов по травмам в театре никогда не переводились. Все время там что - нибудь да случалось. Техническая сложность хореографии Якобсона была запредельной. Чуть расслабишься и ищи себе новую ногу или новое место работы. Со скандалом, естественно! А не расслабляйся!
Нот Леонид Вениаминович не знал совсем, записывал придуманную хореографию пиктограммами. В отличие от прочих великих он не «ставил» «общее впечатление» от музыки. Вся его партитура движений рассчитывалась и расписывалась на каждый такт, каждый инструмент, каждый аккорд, каждый «вздох» музыки... Кстати, и поэтому он предпочитал использовать в своём творчестве фонограммы, ибо при «живом» оркестровом или концертмейстерском исполнении был велик риск расхождения музыки и танца, что его хореография не допускала. С другой стороны, вспоминаю, как на одном из спектаклей порвалась пленка магнитофона на, уже не помню, кажется, на «Еврейской свадьбе». Какое-то время номер продолжался в удручающей и скрипящей тишине, пока звукорежиссёр пальцем подгонял бабину под движения танцоров и «врубил» звук так точно и к месту, что вызвал всеобщий упоительный восторг. Так в хореографии все было выверенно, обязательно и логично!
Меня особо восхищали «задачи», которые Якобсон ставил перед собой и исполнителями. Они всегда были «техническими», т.е. максимально конкретными. А что будет, если квартет солисток, в его коллективе не было кордебалета, станцует номер не размыкая рук?! И появлялся сложнейший па-де-катр, изумительный по позам и движениям, невероятно красивый и остроумный, жемчужина всей его коллекции. А если весь номер строить на поддержках, не опуская солистку двумя ногами на пол вообще?! Фантастический «Полёт Тальоне» изумлял всех!
А как он работал со светом! С костюмами, с гримом! Снимать миниатюры Якобсона было огромным наслаждением...
Так, а что там с Гитлером? Прежде чем приступить к репетициям балета на музыку Шостаковича, Якобсон собрал в зале весь свой коллектив. Советская балетная юность никак не могла взять в толк, как-это танцевать Адольфа нежно, искренне, возвышенно? По задумке хореографа на сцене присутствовали одновременно, или сменяли друг друга, несколько диктаторов в разных трико и гриме. И в кульминации они должны были нежно любить Еву, плакать и совершать утонченные пируэты, умирая. Я, конечно, не помню точных слов Якобсона, у которого с фашизмом были свои счёты, но он разговаривал с артистами почти два часа.
Простой смысл его объяснений был таков - влюблённый Гитлер был единственным шансом человечества спастись. Но фашизм в наших душах сильнее.
Comments