МОКРЫЕ ДНИ

Без

конечная повесть

СРЕДА

Тёмно-красная «Американка» вползла на мост медленно, всё время трезвоня и подтормаживая. Что-то плелось перед трамваем, из второго вагона было не видно, что именно. Женя уже сильно нервничал. Ветер с залива гнал над асфальтом обрывки газет, дорожную пыль, какие-то тряпки. Вода в Неве поднималась на глазах, к вечеру обещали очередное, триста какое-то по счёту, наводнение. В салоне трамвая, да и за окнами, как и в душе, было сумрачно и тревожно, что-то плохое непременно должно было случиться.

Спустившись с моста, ещё до поворота к Летнему саду, прямо у позеленевшего от старости и ветра Генералиссимуса застряли надолго. Женя подождал минут пять, понял, что безнадёжно опаздывает. Сложил молитвенно руки, выпустите! Кондукторша, толстая моложавая баба в телогрейке, показала ему фигу, но почему-то передумала, хмуро улыбнулась, дернула ручку пневматики, дверь помедлив стала раскрываться. Он руками помог медлительному механизму, протиснулся в щель, соскочил. Впереди у поворота толпилось много народа, махали руками, ругались. За поворотом стояла целая вереница вагонов, путь им преграждал милиционер с жезлом. Женя перепрыгнул через рельсы и помчался из всех сил, размахивая портфелем, по центральной аллее к Михайловскому, надеясь на чудо – вдруг догонит какой-нибудь ушедший вперёд трамвай или повернёт что-нибудь от цирка.

Его окликнули у некрополя. Он оглянулся и сделал это зря – от недавно зажжённого вечного огня направилась к нему фигура в демисезонной рясе-пальто со знакомым багровым лицом и горящей под низким хмурым солнцем оправой золотых очков.

- Иван Иваныч, - взмолился он, - опаздываю в школу, завтра к вам загляну.

- Не беги, только что сказали, что школы закрывают, вторые смены отменяются, к вечеру все зальёт. Хорошо, что ты мне попался. У меня проблема – сестра с дочкой с Украины приезжают, а мне в эти дни некогда ими заниматься. Поводи их по городу, покажи-расскажи, они тут впервые, своди в театр или в зоопарк или в стереокино, ты ж обещал. Денег дам.

- Но у меня экзамены на носу, Иван Иваныч, совершенно не могу. Никак не могу.

Иван Иванович склонил голову и прищурился.

- Однако, это же первая моя к тебе просьба, а я тебе никогда не отказывал. Ты постарайся, несколько дней всего и будем квиты. Виталий мой займется жильём и едой. Машина будет в вашем распоряжении все время. От тебя только экскурсии и присмотр. Приедут послезавтра утром. Вот номер поезда и вагон, — священник протянул Жене телеграмму. - В пятницу утром, не забудь.

- А как я их узнаю?

- Узнаешь, и сестра и дочка – красавицы, да там же Виталик будет, он тетку знает. Зайди завтра в храм, возьми у Варвары деньги, я распоряжусь. Иди, Бог в помощь.

- Ох, Иван Иваныч, завалю экзамены и будет это на вашей совести.

- Ничего, отмолим. Не впервой!

Священник подмигнул, лихо развернулся на одном каблуке и пошёл широким шагом, поддерживая руками подол, к группе ожидавших его явных иностранцев в сутанах под плащами.

- Панове, тераз хочме до Костиол на Крви, - донесся до Евгения веселый бас Иван Иваныча. Панове в сутанах пропустили его, сомкнулись и вся чёрная толпа потекла за ним в сторону куполов на канале, обходя огромные лужи. Чуть сзади последовали за толпой два типа в одинаковом сером, предварительно зафиксировав взглядом парнишку, с которым разговаривал Иван Иваныч и, кажется даже, его исподтишка сфотографировав.

Евгений знал, конечно, что Иван Иванович имел разрешение Смольного водить экскурсии церковных делегаций в разные неподобающие места. Вот и в «Храм на Крови», куда посторонних не пускали совсем. Храм - склад декораций Малого оперного, доживал, как все знали, последние деньки. Впрочем, «последние эти деньки» длились с довоенных еще времен и Иван Иваныч в подпитии хвастался, что это он не дает Храм разобрать и что «пока он жив – Храму стоять». И Женя в таком могуществе Иван Иваныча совершенно не сомневался. Больно крут был иерей и дела ворочал простым смертным неподвластные. Правда, отдельную квартиру себе ни за какие деньги купить не мог. Советская власть всё не прогибалась. Так и жил с семьёй в коммуналке. Иногда, когда слишком от коммуналки уставал, перебирался в Асторию или Европейскую. В люкс. Тот ещё, конечно, был мошенник. Говорил на нескольких языках, знаний демонстрировал энциклопедических, и, как подозревал Женя, воинского звания имел немалого. Грандиозный, одним словом, человек. Очень Евгению повезло со знакомством, только пил тот нещадно и все время мальчику подливал, как того не тошнило. Избегал его парень всё последнее время и вот тебе на – напоролся. И не откажешь, ведь, слишком много ему задолжал.

Надо было что-то придумать на эти дни, какое-то оправдание. Для школы и для мамы. Ничего пока в голову не приходило, но выхода не было и, значит, решение непременно должно было найтись. Вот контрольная же отменилась. Пусть и таким водоподъёмным способом.

Ладно, до пятницы есть ещё время. Бог в помощь.

…

Он было рванул к Садовой, но тут же спохватился, что может не бежать, спешить некуда. Вторая смена, по словам священника, отменялась. Тем более, вся улица до Невского была пуста. Ничего не двигалось ни от Невы, ни от Цирка. Напротив сада стояли автобусы с надписями по бортам «Ленфильм» и тянулись от них по асфальту, прямо поверх трамвайных путей, толстые чёрные кабели и стояли прожектора. Какие-то мрачные работяги сколачивали под стеной замка белую виселицу с треснувшей перекладиной. Под висельницей сидел на раскладном алюминиевом стуле сам, очевидно, висельник с веревочной петлей на шее. Сняли его уже из петли или только ещё приготовили к повешению было непонятно. Висельник махнул Жене рукой, подзывая. Тот подчинился, не успев даже удивиться или испугаться, подошёл.

– Слушай мальчик, - сказал несчастный хриплым и противным голосом, - встань здесь, прикрой меня от всех, очень хочу, э-э-э, писать, а ноги связаны, до кустов не дойду. Мальчик встал в указанном месте, прямо ему под ноги зажурчал довольно пенистый поток, пропетлял по асфальту в сторону ливневой решетки под поребриком и там булькнув иссяк.

– Ох, последнее желание в жизни самое сладкое, - висельник перевёл дух и погладил двумя руками свою грудь. – Благодарю, а то второй час терплю, все повесить не могут, ничего не умеют - всё перекладина ломается. - Он достал из складок на животе смятую пачку «Беломора», щелчком пальца выбил папиросу и засунул её в рот. – Огонька нет? Впрочем, пионеры же не курят!

- А за что вас? - не удержался Женя от глупого вопроса, – в смысле, какое кино снимают?

- Черт его знает, не спрашивал, дешевое. Нормальную виселицу не могут сделать.

- Мальчик, - тронула Женю за плечо толстая женщина, подошедшая сзади, в резиновых грязных сапогах, но с нитью крупных синих бусин на шее, - ты почему тут? Тут нельзя. Быстро уходи.

- Что за х-х-х…йня, - завизжал сзади кто-то, - почему это дерьмо ещё не висит, что за сопляк в кадре, всех убрать! Висельника вздернуть немедленно, свет уходит, где операторы?

- Что операторы, а трамваи сзади не мешают? Так и будем снимать? — угрюмо спросила толстая женщина и ткнула толстой папкой, которую держала до того подмышкой, в сторону Летнего сада. От сада медленно тащился вагон и за ним ещё один, потом ещё и ещё.

- Суки, кто пропустил! Где милиция, бля, всех убью! – завизжал тощий, носатый, в спущенных штанах и порванной почему-то куртке. Визжал он, впрочем, неубедительно и ни на кого впечатления особого не производил.

- А всё, они Неву больше держать не могут, надо провода обесточить и нам, кстати, энергию отключают. Всё, всё… – замахала во все стороны папкой толстая женщина.

Все на площадке принялись тут же дела сворачивать. Рабочие бросили молотки, висельницу не доколотив, ее перекладина так и повисла сломанной рукой, болтающейся на ветру. Осветители стали убирать с рельс кабели и скручивать их, понесли от замка большие и маленькие прожектора, металлические конструкции, стенки какие-то… Люди, смешно одетые в рубища и обноски, высыпали толпой из Михайловского сада и выстроились весёлой очередью к девушке с пачкой денег в руках… Висельник облегченно вздохнул и стал разматывать с шеи веревку, которая никак не разматывалась.

- Ну, вы Иосиф не расслабляйтесь, завтра, дай Бог, повесим – помогла ему освободиться толстая тетя в сапогах.

Носатый, которого Женя принял за режиссёра, сел на корточки рядом с виселицей и самым натуральным образом заплакал. Евгения это очень удивило. Никто к плачущему не подошёл, не утешил. Просто обходили, даже перешагивали. Впрочем, как позже выяснилось, это был тот ещё режиссер, да и не режиссёр совсем.

- Слушай, мальчик, – вдруг задумчиво сказала толстая тетя, прижимая к груди папку и рассматривая Евгения прищуром заплывших глаз, - тебе сколько лет? Хочешь денег заработать?

- Хочу, - сразу ответил тот, - за что и сколько?

- За эпизод мы платим по двадцать семь рублей, три дня съёмок, я тебе ещё день выпишу, сотню получишь. Паспорт есть?

- А справку можете дать для школы?

- Школьник, что ли? Так шестнадцать тебе есть?

- Обижаете. Но нужна уважительная причина отсутствовать.

- Ладно, придумаем. Завтра, если не утонешь, тьфу-тьфу!, приходи сюда в двенадцать, принеси паспорт, спросишь Наталию, много не пей, тут с туалетом проблема. Как зовут то тебя?

- Женя.

- Евгений, как смешно! А меня Марго, я тут главная. Скажешь Наташе, что от меня.

- Почему смешно? – обиделся Женя.

- Так наводнение же у нас намечается, не слышал?

….

К школе он шел не торопясь. Жизнь ещё усложнилась. Слишком разные задачи пересеклись в Женином завтра. Как выкручиваться, непонятно. Ладно, завтра, если заработаю, с Ирой в кино сходим, посидим в Астории… А там посмотрим.

На парадной двери школы бился под ветром рукописный листок – «Распоряжением райотдела образования школа закрыта до распоряжения». Школьный сторож сидел на ступеньках, курил самокрутку. – Иди туда! – махнул он Жене обрубком руки, - Раз сам дурак пришел, иди в библиотеку, там твой класс трудится, помогать будешь. Ночью опять ждут воду. Ещё выше поднимется. Надо книги перенести.

Женя привычно похлопал правого льва по заднице и вошел в вестибюль. На лестнице было людно. Малыши и школьники постарше сновали вниз-вверх, перетаскивали какие-то папки и тетради, портреты классиков, учебные таблицы и макеты из учительской на первом этажа наверх в спортивный зал. Знакомый третьеклассник тащил большущий, себе не по росту, портрет юного Пушкина. Поэт в процессе транспортировки перевернулся и бился кудрявой головой о ступеньки, отламывая каждым ударом щепочку своего золотого багета. По серым ступеням лестницы тянулся за Пушкиным золотой вихляющий след. Женя склонил голову, прищурился, оценил красоту происходящего, ногой сдвинул слишком отскочившие золотые кусочки и похлопал малыша по плечу. Несчастный Пушкин, показалось, удивленно повернул к нему обезображенное лицо. Левый его бакенбард уже отслоился от щеки и прыгал по ступеням самостоятельным куском холста.

В библиотеке трудились свои, разбирали книги с нижних полок, складывали в стопки и нагружали ими галдящую малышню. Он всех поприветствовал, Иры не было видно.

Он прошел по коридору второго этажа, там не было никого, и по дальней лестнице спустился вниз в подвал. Зачем он туда пошел, почему? Этот вопрос потом долго преследовал его.

Железная дверь школьного тира была полураскрыта, ключ торчал в замочной скважине. В тире было сыро, темно и гулко. Мокрые маты поставлены на попа. Оружейные железные шкафы пусты. На полках рулоны бумажных мишеней, прикрытые брезентом. На стенах чернела большая, давно высохшая, но вся в пятнах плесени, полоса от прошлогоднего наводнения. И как предвестница нового дрожала мелкой дрожью от проезжавшего за стеной грузовика небольшая лужа на полу.

Из глубины подвала, из самого конца огневой зоны, раздавались какие-то звуки. Он зачем-то пошёл туда. В углу на длинном столе для чистки оружия, на паре кожаных матов брошенных на него, под высоким зарешеченным полуподвальным окном, угадывались в полумраке два слившихся тела и слышалось частое ритмичное дыхание, прерываемое стонами. Тусклый, дневной ещё, свет из окна мерно качался на узнаваемом бритом черепе, на сорванном с плеча болгарском вельветовом пиджаке и вцепившейся в его лацкан тонкой руке с узнаваемым браслетом из мелких коралловых бусинок. Другая, тоже узнаваемая, рука комкала на краю мата ткань в крупных коричнево-зелёных клетках. И чуть белела из-под ткани, из-под коротких сильных пальцев, нежное женское бедро с качающейся на нём, словно маятник, расстёгнутой розовой резинкой для чулка…

Евгений сначала застыл, потом попятился и пятился так до самой лестничной площадки, там наконец обернулся и бросился по ступенькам наверх. Ладно браслет, но шотландский узор юбки он перепутать не мог.

…

Трамваи уже не ходили. Редкие фигуры перебегали пути, оглядываясь и кутаясь в мокрые плащи. Домой Евгений не пошел. Не мог. Никуда не мог. Он то брёл куда-то, спотыкаясь и не поднимая головы, то бежал не разбирая дороги, то застывал ступором и на него несколько раз налетали прохожие, матерясь и от него отталкиваясь. Хорошо, хоть, трамваи не ходили. В голове у Евгения было горячо, ныл затылок, тошнило.

Когда стемнело совсем, он опять оказался на Адмиралтейском проспекте у дверей школы, у двух львов, которые «с подъятой лапой». Нагонная волна с залива уже переполнила канализацию и поднялась над люками улиц тонким черным слоем. Он завернул за угол, зашёл во двор особняка. Дверь жилого флигеля была не заперта. Он поднялся в бельэтаж к коммуналкам, позвонил в её звонок. Ему не открыли, хотя за дверью кто-то был и ночник в её половине окна горел. Он прошёл по Майорова до Синего моста, вернулся, дважды обошёл Исаакий. Замёрз и совсем промочил ноги. Нащупав в кармане мелочь, попробовал проскользнуть в кафе Астории. Его перехватил швейцар, вытолкал. Он опять зашёл во двор особняка. Попрыгал, пытаясь в окно заглянуть. Штора задернулась еще плотнее. Потом ночник погас.

Совсем уж поздно обнаружил Евгений себя на каменных ступенях спуска к Мойке. Вода реки уже почти сравнялась с уровнем мостовой и мелкие волны перехлестывались через ажурные решетки ограждения. От площади иногда доносились голоса да мелькали огни машин, но тут было совершенно пусто и тихо.

Что-то опять не ладилось в его жизни. На этот раз что-то главное, неисправимое. Хотелось плакать и утопиться. Хотелось опрокинуться в эту чёрную жижу и захлебнуться.

Дурацкое хотение, сам удивляется. Но спускается ещё на ступеньку, уже подводную, и приседает прямо в воду. Попе и ногам становится очень холодно. А что, если действительно туда? Всё кончится и не будет ничего. И в школе сенсация и разговоров по району на пару недель. И ей скажут. Хотя, что ей. А мама?

Околел он от холода мгновенно и ничего уже толком не соображал. Вполне мог свалиться в воду и быстро пойти на дно, поскольку и промок до нитки и замёрз до костей. И, ишь ты, не боялся этого, не сопротивлялся.

Тут в его бок утыкается что-то большое шерстяное. Течение вспухшей реки принесло к его ногам тело мёртвого пса. Тот уже вздулся, совершенно заледенел и побелел. Попытался испуганный Евгений подняться, выпрямить ноги, не смог. Зацепившаяся за хлястик куртки вытянутая лапа пса его не пускает, разворачивает мертвечину к Евгению мордой и тот видит огромный, уставившийся на него, собачий глаз, наполовину уже покрытый ледяной коркой. И в расширенном до предела зрачке утопленника отражается набережная Фонтанки с фонарями, домами и чёрным небом, по которому движется неожиданное белое пятнышко. И мигает.

Сначала, удивленный этим движением и миганием, подросток думает, что собака ещё жива и надо бы вытащить её неподъёмное тело из воды. Не тянется. Потом он оборачивается и смотрит на небо над крышами за своей спиной. Там действительно летит и подмигивает яркая звездочка. Не самолёт, самолеты в те времена над Ленинградом ночью не летали.

И вдруг Женя понимает - Это же Спутник! Тот самый. Первый. Про которого только и говорят вокруг. Который уже столько ночей всё человечестве пытается в небе рассмотреть. И из его одноклассников и знакомых никто ещё не видел. И мама не видела, и Ира. А он - вон! Надо мной!

Он с силой выпрямляется, прыгает почти по щиколотки в воде, плачет и орёт. На набережных никого, только пара красных окон зажигается от его крика на той стороне Мойки и отражается в заполнившей всё вокруг воде. Отцепившийся наконец мертвый пёс, чуть помедлив и сделав полукруг у его ног, уплывает в темноту.

Как легко определить по этому кадру время происходящего - осень 1957-го, Жене шестнадцать, последний школьный класс.

ЧЕТВЕРГ

Утром мать не смогла его поднять. Ушла на работу, оставив сердитую записку и немного денег. Евгений лежал весь день. За ленфильмовской славой и гонораром не пошёл. Зачем они ему. Болело горло и ныло всё тело, где-то вдобавок разбил колено. Позвонил Виталий, напомнил о приезжающих мариупольских гостях. Евгений начал отнекиваться, но Виталий ему пригрозил, напомнил о долге. Договорились встретиться у паровоза.

Днём приходил Жора. Женя молча впустил его, лег на кровать и отвернулся. Георгий сел в дальний угол у буфета. Долго сидел, всё пытался что-то сказать, не смог. Когда уходил и обернулся на пороге пытаясь, хоть что-нибудь всё же сказать, провожавший его Женя внезапно захлопнул перед его бритым черепом дверь, чуть череп не раздавив. Жора едва успел отскочить.

По радио опять передали предупреждение о подъеме воды и усилении ветра. Советовали закрыть окна, очистить от вещей балконы, отключить электроэнергию, газ, перекрыть водопровод… и не пользоваться лифтами…

Ко всем его бедам добавилась ещё одна, серьезная - потерялся портфель с тетрадями и дневником. Понятия не имел Евгений, куда он мог деться.

ПЯТНИЦА

«Бывают поезда хорошие, бывают – плохие, а бывают – Мариупольские»

(народная, тех лет, мудрость)

Огромный «Иосиф Сталин» во главе состава из Мариуполя - чёрный, грязный, мощный, красными своими колёсами вполз под своды Витебского вокзала ровно в девять. Остановился у самого начала третьей платформы и выпустил облако шипящего пара. Водоворот прибывших и встречающих окружил Евгения, закружил, затолкал. В любое другое время Женя бы прилип к такому чуду – вождь всех паровозов, да еще в обтекаемом кожухе! Но сейчас даже не обернулся, так и стоял, опустив голову, всеми толкаемый, всем мешающий.

Виталий опоздал сильно. И когда они побежали к единственному «мягкому» вагону в середине состава на перроне уже было пусто. Милиционеры проверяли документы у последних пассажиров, заспанных, шатающихся и не очень понимающих - где они. Проводницы обтирали чёрными от старости тряпками вагонные поручни, двери тамбуров, стульчаки в туалетах. Уборщики выкидывали на перрон через вагонные окна мешки с разным дорожным мусором и грязным бельём. Тараканы и клопы сыпались из мешков на асфальт и разбегались в разные стороны, попадая под ноги бегущих. Евгений пару раз на них поскользнулся, Виталий еле его удержал.

Две женские фигуры, упакованные в шубы и шали и от того пугающе толстые, угадывались сквозь утреннюю изморозь на середине перрона. Кажется, они.

- Извините нас, тут наводнение ждут, дороги перекрыты, - с ходу соврал Виталий, подхватывая маленький изящный чемодан и кивая Евгению на огромный, пузатый, перетянутый веревкой.

- Как доехали? Иван Иванович сейчас на службе, не беспокойтесь, мы отвезем вас на квартиру, там вы сможете поесть и отдохнуть.

Старенький «Москвич» Иван Ивановича стоял у уже пустого вокзального выхода. Евгений запихнул неподъёмный чемодан в багажник. Украинские гостьи с трудом поместились на заднем диване. Поехали.

- Ох, - приятным низким голосом пропела одна из женщин, разматывая огромный пушистый шарф, - не так уж у вас и холодно, а то нас пугали. Меня зовут Галина, а это Олеся, моя дочка.

- Приятно познакомится, я - Виталий, вы меня не помните? Я с Иван Ивановичем у вас гостил, давно, конечно, лет десять назад, сразу после войны - сказал Виталий и покосился на Евгения. Автомобиль выруливал на Фонтанку, Евгений молчал.

- А, Виталий! Прости, не узнала. Здравствуй, дорогой! – сказала Галина и замолчала, пытаясь вспомнить, кто это.

- А это Фонтанка, - прервал молчание Виталий и ткнул Женю локтем в ребро, тот молчал.

- Да, - невпопад ответила Галина, - и наш Иван Иванович на Большом Фонтане в Одессе дачу строит, большую, я-то в Ленинграде была, правда, давно, а дочка впервые, а ехать далеко?

– На Васильевский, на ту сторону Невы- ответил Виталий, - вот Евгений нам всё тут расскажет. Ты чего такой мрачный? - Евгений упрямо молчал. Так в неприятном молчании они дальше и поехали.

Впрочем, молчать было логично – мотор церковного «Москвича» был так стар, так надрывался, так громыхал всеми клапанами и шестерёнками, что перекричать его было бы трудно. Повернули на Майорова, проехали Исаакиевскую площадь, особняк, при виде которого у Жени опять защемило сердце. Повернули у школы налево и выехали к Петру. Тот очень грозно скакал на фоне низких туч, летящих от залива.

И тут поверх всех стуков и скрежетов прозвучал в салоне автомобиля звонкий девичий вопрос – Мальчики, а какой женщине этот памятник?

Ошеломленный невероятностью вопроса, Евгений обернулся на спрашивающую и впервые её разглядел. Та уже давно скинула капюшон, распустила кипу золотых волос, расстегнула подшитую мехом дубленку… На заднем диване автомобиля, поворачивающего от Петра на Английскую набережную, сидело перед Евгением, небрежно раздвинув прекрасные ноги в сапожках и вытаращив на него огромные зеленые глаза, нечто из его снов.

Девочка очень была похожа на Марину Влади. Очень! Как раз в прошлое воскресение ходил Евгений с Ирой на «Колдунью». Билеты, кстати, раздобыли с огромным трудом и огромной же переплатой. Ходили второй раз. И третий собирались. После сеанса долго сидели у школьных львов. Молчали, обнявшись. Какая женщина! Таких не бывает. И сама история – зашибись!

- Стоп! – громко скомандовал Евгений. От неожиданности Виталий резко тормознул, машину занесло и ударило о поребрик. Хорошо хоть набережная была пустая. Пассажиров Москвича от удара бросило вперёд. Галю удержал ее немалый вес, она только ткнулась в спину уткнувшегося в руль Виталика, ничего себе, ему и «Москвичу» не повредив. Женя же почти врезался в лобовое стекло и сзади в его шею влетела лицом «колдунья», опутав всю его голову своими золотыми волосами.

- Как? – ошеломлённо спросил Евгений, распутывая шелковую паутину на своем лице. - Вы что, ничего не знаете про Медного всадника?

- Нет, - сказала девочка немного глуховато, поскольку продолжала упираться губами в шею Евгения, пока тот занимался процедурой распутывания. - Не знаю, а что это?

- Как! Вы не знаете Пушкина?! – развернулся к ней Женя, больно задев подбородком при повороте губы девочки и оборвав несколько ее золотых волосинок – Не знаете «На берегу пустынных волн стоял он, дум великих полн…»?

- «И вдаль глядел»? – подтвердил Виталий, тоже удивленно поворачиваясь к гостям.

- Я что-то слышала, - виновато сказала тётя и посмотрела на дочь. Та, потирая травмированную губу, покачала головой.

- Мы из Мариуполя, Олеся в украинской школе учится, а я давно, но что-то… А про что вы?

И тут Евгения понесло, - «Люблю тебя, Петра творенье», начал он медленно, постепенно ускоряясь и возвышая голос, - «люблю твой строгий, стройный вид, Невы державное теченье…» - и дальше, и дальше.

Виталий, одобрительно крякнул и завел заглохшую машину. Та завелась сразу и заработала, на удивление, тихо, без этих своих тресков и скрежетов, словно сама прислушивалась к волшебным строкам и вдохновенному голосу чтеца.

Пока пересекали они Неву по мосту «Лейтенанта Шмидта», пока по одноименной набережной катили к тринадцатой линии, где в угловом доме арендовал Иван Иванович для гостей квартиру, Евгений, совершенно, надо сказать, по памяти, предъявлял провинциалкам великую историю. Продекламировал «Вступление» великой поэмы и добрался уже было до наводнения.

Виталий остановил машину и заглушил мотор как-раз на строчке - «Печален будет мой рассказ» и только Женя набрал воздуха для продолжения, как Галя открыла дверь со своей стороны и вежливо попросила дорассказать всё потом, поскольку в поезде их заели клопы и они почти не спали.

…

Вечером пятницы западный ветер ненадолго стих. Нагонная волна угомонилась, уровень воды в Неве и каналах упал, оставив на городских мостовых слой грязи, мусора, бревен и досок с перевернувшихся в порту лесовозов, горы разбитых ящиков, утонувшие автомобили и велосипеды, несколько трупов людей и животных… – урожай очередного ленинградского, триста какого-то по счёту, наводнения. Казалось, что мокрые дни кончились, но нет.

СУББОТА

Утром Евгений проснулся раньше солнца. Очень удивилась мама, привыкшая уже проводить утренние часы под храп сына. Сын полежал на диване, попробовал ещё поспать, не получилось, пришлось подниматься, чистить зубы, мыть ноги и подмышки, рассматривать себя в зеркало, причесывать упрямые вихри…

Позвонил Виталий. Договорились, что он заберет гостей в десять и привезёт к Великану. Дороги со сборами, думает, с полчаса, так что ты подъезжай туда к половине одиннадцатого. У кинотеатра и встретимся. Женя спланировал сводить мамашу с дочкой в Зоопарк, ну или в Домик Петра, если там открыто, или в стереокино, в крайнем случае. Думал почему-то о хохлушках уже с улыбкой. Надо было только забежать в собор, взять деньги у Варвары.

И в школу надо зайти, узнать дальнейшее. Будет контрольная, не будет? По радио играла всё утро музыка, в основном Шостаковича, и не было никакой информации про погоду – отменены уроки, не отменены. Вот уж куда Евгений не хотел идти, так это в школу. Но пришлось.

Иру он увидел сразу. Она болтала с девочками у доски расписания. В своей обычной шотландской юбке. И она его увидела, глаза не отвела. Значит, не уйти ему, не избежать объяснений. Он хмуро подошёл, сказал – Привет, - и уставился в доску, где прикноплено было объявление об отмене уроков. Девочки посторонились, а Ира тронула за локоть – Надо поговорить.

Они пошли через трамвайные рельсы в сад. Он шёл молча. И она молчала. Школьный пёс собрался было разделить их компанию, но все быстро понял и отстал. Было ветрено и холодно, из окна углового дома смотрела на них в бинокль старушка, Ира показала ей язык.

- Я знаю, что ты видел нас в тире – начала она довольно весело. - Жора видел, как ты пятился. Оказывается, он дверь не закрыл, а тебя какой-то черт туда занёс. Зачем? Ты там, кстати, портфель оставил, мы сторожу отдали, возьми в раздевалке.

Она все не решалась посмотреть на него, - Извини, что я тебе раньше не сказала, что встречаюсь с ним, но это случилось неожиданно. Жора не такой нерешительный как ты. Зачем ты туда приперся! Ну, какого черта!

- Тебе понравилось? – выдавил из себя Евгений и внутренности у него опустились в холод.

- Дурак, – печально ответила Ира, но, кажется, не обиделась и взяла его за руку, - Ты хороший, ты, действительно, хороший, но, как это сказать, - она замолчала, он ждал, - ты еще маленький, не обижайся, а я взрослая. Ты столько раз приходил и не решался, а он пришёл и ..., она замялась.

- Вы поженитесь? – спросил Женя, поскольку ни одного другого вопроса сообразить не мог, мозги заледенели совершенно. Ира рассмеялась, рассматривая его с удивлением и иронией и оттолкнула его руку – Зачем? Ты, действительно, малыш. Ладно, не обижайся. И не вини Жору, он очень переживает. Только не приходи ко мне, не надо. Я бы очень хотела остаться твоим другом, но и только. По рукам?

Она подставила ладошку и он уже готов был хлопнуть по ней, но коралловые бусинки на ее запястье его остановили. Он резко повернулся и побежал к калитке. Пёс рванулся за ним, отчаянно лая.

…

В соборе было грустно. То, что позже назовут «хрущёвскими гонениями», уже очень ощущалось. Верхний храм почти и не открывали, литургии там не проводили, исповеди и крещения резко сократили, погасили многие лампадки и свечи. Совсем тускло было на первом этаже, даже страшновато. В боковом приделе, кого-то отпевали. Нудно скулили старушки. Кто-то рыдал и его уговаривал батюшка. Евгений ткнулся в закуток, где обычно казначея пересчитывала подношения и деньги, вырученные за свечи, кресты, иконки. Там было заперто. Обошёл нижний храм, заглянул в подсобку, никого. Одна из дверей на второй этаж была неплотно прикрыта. Он посомневался и всё-таки толкнул ее. На белоснежной площадке лестницы плакала Варвара. Плакала тихо, в платок, и если бы не отчаянное солнце, заливающее верхний храм и лестницу, её слезы никто бы и не увидел. А так слезинки с платка капали на белый мрамор сияющими искрами и темнела под Варварой маленькая лужица. Евгений мгновенно угадал её состояние, подошёл и обнял. Варя ткнулась ему головой в грудь и они так постояли пару минут в центре ослепительного солнечного луча. Она, грустно улыбаясь всеми своими морщинами, призналась, что её уволили и что вряд ли Господь куда-нибудь её пристроит на старости, и не знает она, что дальше, кому она будет нужна такая… Он, гладил старушку по спине, плакал вместе с ней, говорил, что Бог даст и всё устроится… Варвара вытащила из кармана конверт и сунула ему в руки. – Иди милый, не трать на меня молодое свое время, Иван Иванович велел тебе передать.

…

Забрав приготовленные для него четыреста рублей сотенными и ещё сто десятками и четвертными, Евгений добежал, уже опаздывал, до Садовой, вскочил в удачно подошедший трамвай, сел у окна и стал представлять себе золотоволосую хохлушку и ее волосы, опутавшие его голову и щекочущие его шею губы, и ее глаза, когда он читал поэму. Иногда сквозь эти миражи проглядывало лицо Иры, которая удивлённо на него смотрела, но он отгонял эти помехи.

Перед Невским кондуктор громко закричала на весь вагон – Кировский мост закрыт, трамвай пойдет через Литейный! - Несколько человек всполошились – Как так! Это же большой крюк! Почему раньше не сказали? -

На уличных часах перед Пассажем была уже почти половина одиннадцатого. Опаздывал он опять безнадёжно. Трамвай повернул к цирку и напротив Коннетабля высадил всех желающих. Соскочил и Евгений. Похвалив себя за то, что сразу вспомнил трудное название площади вокруг Петра, он быстрым шагом пошёл по Кленовой аллее в сторону Марсового поля и Невы, решив ногами перебежать и поле и мост и там сесть на любой трамвай. Но это минут тридцать – сорок, в лучшем случае. Будут ли они так долго ждать и где их теперь искать? Опять облом!

У императорского постамента его окликнул милиционер – Эй парень, ты куда? Проход закрыт, туда нельзя.

Значит, надо возвращаться на Садовую или даже к Храму на крови и так огибать поле! Это полный облом! Они стопроцентно не дождутся и Иван Иванович этого ему не простит.

Сзади раздался автомобильный гудок и Женя оглянулся. Его догоняло такси и рука какого-то пассажира призывно махала из окошка, то ли ему, то ли милиционеру. Он посторонился и пропустил такси. Махали ему. Махала Марго. Она сходу набросилась на него – Почему не пришёл? Был большой эпизод для тебя. По высшей категории. Рублей бы пятьсот заработал! Садись, поедем к режиссеру, я ему о тебе говорила. Евгений плюхнулся на заднее сидение, ничего ещё не соображая, ощущая только селезёнкой, или чем-то там ещё, что пропал, что Иван Иванович его сотрёт в порошок!

…

Режиссером оказался совсем не тот хлюпик, что рыдал под виселицей. Широкоплечий дядька, с еще более бритым, чем у Жоры, черепом – блестящим и огромным, сидел на складном стуле под всё той же сломанной перекладиной и спокойным, но железным, тоном отчитывал знакомого висельника. Тот стоял весь красный. – Если еще раз будешь дергать ногами после команды «мотор», мы распрощаемся. Перекладина не рассчитана на твои экзерсисы. Я не могу тратить столько пленки на проходной эпизод. Марго, проследи, - сказал он, увидя подъехавшую даму.

- Вот, - сказала Марго и подтолкнула Женю вперед, - мальчик, о котором я вам говорила. Режиссер даже не взглянул.

– Мальчик мне был нужен вчера, сегодня нужна девочка, блондинка, - режиссер, не глядя на Евгения, стремительно поднялся, да так, что стул под ним сложился и виселица рухнула окончательно. - Где ж я вам её найду, рожу что ли, - возмутилась Марго и отвернулась к таксисту, доставая пухлый кошелёк. Режиссёр подошёл сзади, заискивающе обнял своего директора за плечи и стиснул.

- Марго, милая, Бога ради езжайте сейчас куда-нибудь, в нашу картотеку, скажем. Срочно! Прошу Вас, Марго! Погода потрясающая. Я и не мечтал о такой. Всё сейчас в сторону, снимаем только Неву и кадры с Парашей. Завтра последняя, по прогнозу, нагонная волна. Больше Господь мне наводнение не подарит! Найдите мне Парашу. Нужна девочка с лицом, ну скажем, Марины Влади - чистое, странное. Может среди балетных найдёте. Или проституток? Спросите в Европейской или на телевидении. Это сейчас главное! Езжайте, я жду! А этого, - он повернулся к висельнику - вешайте на крупном плане, только лицо и петля и гоните взашей!

- Марго, - тихо позвал Евгений, простоявший весь режиссёрский монолог за её спиной - у меня есть Марина Влади, не отличить. Только она немного того, глуповата. Не знает, к примеру, кто такой «Медный всадник». Но за ней надо немедленно съездить.

…

Таксист мчался на Петроградку. – Нарушай, кричала ему толстая тетя с заднего сидения, - штраф оплачу. Таксист и гнал. Машин, впрочем, было не много, почти не было, но Волга все же умудрилась на левом повороте с Горького почти врезаться в облезлого, тарахтящего и пыхтящего «Москвича», поворачивающего от Народного дома. Из заглохшей от столкновения машины выбрались трое.

Когда Марго увидела Олесю, она обалдела. Впрочем, обалдела вся съёмочная группа, когда такси вернулось к замку. Режиссер, фамилия которого для нашего повествования не важна, долго тёр глаза, им не веря – девочка на «колдунью» похожа, как ни поверни, и местами даже лучше. Автор, тоже знаменитый профессионал, оторопел и с ужасом понял, что придется пару сцен переписывать, а то и весь сценарий. Художник схватился за голову, почувствовав, что многие декорации, реквизит и мебель, рассчитанные на более дородную героиню, как и вся работа с афишами и буклетами, теперь коту под хвост. Народный артист, которому перепала главная роль, прижал ладонь к груди и так и сидел, открыв рот и предчувствуя инфаркт. Хорошо, хоть операторы с ассистентами были заняты на другой площадке и к ужасу, охватившему группу, своих стонов не добавили.

Но слух всё же пошел по всему киношному коллективу, что сниматься у них будет французская звезда и теперь все ставки увеличат раза в три, не меньше, - за работу с иностранцами.

Виновница же переполоха вернулась в арендованное киногруппой такси и очень-очень хотела есть. Её так и не накормили, даже завтраком.

Евгений сбегал к Цирку, купил в гастрономе напротив бутылку молока, французскую булку и кусок копченного морского окуня, такого аппетитного, что у него самого под ложечкой засосало.

Олеся схватила всё принесенное продовольствие в охапку и отрывая прекрасными зубами то то, то это, невинно спросила - А Иван Иванович про кино знает?

И у Евгения ёкнуло.

ВОСКРЕСЕНИЕ

Рано утром Виталик вернулся к несчастному «Москвичу», оставленному прямо там, на перекрестке у Народного Дома, обогрел его, приласкал, завел. Травмы машины от столкновения оказались плёвыми, она вполне была готова служить дальше. Талоны на бензин еще были. Он договорился с грузовиком. Отсосал из его бака литров двадцать. Расплатился талоном. Должно было хватить. Отправились в Петергоф. Иван Иванович так и не появился и не звонил. Очень это беспокоило и Галю и Виталия. Женя, впрочем, такому отсутствию был только рад, черт его знает, как вспыльчивый священник отреагирует на киношное приключение Олеси и Женино в этом участие. Как мог успокаивал он Галину – мол, бывает это с важными чиновниками. Занят или в командировке. Опять же наводнением надо руководить.

Петергофские красоты, конечно, гостям понравились. Хотя, большинство фонтанов уже не работало. Но шутихи ради воскресения включили. И симфонический оркестр под Самсоном играл вальсы Штрауса. И вкусное мороженное. Правда, говорили гостьи меж собой в основном о неожиданных киношных предложениях и их последствиях. Во-первых, у них билеты обратно на четверг. И квартира, где их брат поселил, до четверга. А если съемки затянутся, то где жить? И вообще, может в Ленинград придется переезжать, а как тогда с квартирой в Мариуполе, продавать что ли, со школой, которую надо заканчивать, с техникумом, в который следующим летом Олеся намеревалась поступать, с мальчиком Тарасом, который с детсада ждал Олесино совершеннолетие для бракосочетания. В общем, было о чем беспокоиться. А тут еще брат пропал.

Вечером городская комиссия по борьбе со стихийными бедствиями наконец очнулась, прервала бесконечную музыку по радио и сообщила - «Уровень воды в Неве опять быстро поднимается. Ветер усиливается. В понедельник ожидается ураган. Всем руководителям…» и прочее.

ПОНЕДЕЛЬНИК

С утра девочку вызвали на Ленфильм, естественно, с сопровождающими. Виталий заехал за Евгением затемно, напугав женину маму, ещё спавшую, забрал его и вместе они потряслись на Васильевский за Мариупольским семейством. Мариупольское же семейство всю ночь не спало, всё обсуждало звездную карьеру дочери и вырабатывало линию поведения. Поэтому были женщины растрепанными, невыспавшимися и плоховато выглядящими. Чего так рано приехали? А Иван Иванович не звонил? Почти полтора часа ушло на сборы и Галину реставрацию. Дочке же, впрочем, хватило пары штрихов карандаша и чуть-чуть бледной помады, что б опять превратиться в колдунью. Где их этому учат? Ну, накрасились и поехали на Студию.

Поехали через Стрелку, где вышли из машины, чтобы показать гостьям лучший в мире городской пейзаж. Подошли к самому парапету. Нева уже залила спуск, превращаясь в море. Медный всадник на той стороне, казалось, скакал уже по воде. Исаакий и Адмиралтейство из воды росли, а Зимний дворец в ней тонул. Огромная плотная туча ползла от залива, накрывая весь Ленинград. На востоке, над Смольным, она ещё шевелилась, клубилась, прорывались сквозь неё лучи встающего солнца, но на западе над портом она уже опускалась на город монолитной каменной плитой, опускалась всё ниже, готовая город раздавить. И вспухшая стальная Нева поднималась ей навстречу и представлялось Евгению, что ничто не сможет помешать катастрофе.

Поехали, немного удрученные зловещими видами, дальше – через Тучков мост, мимо Петропавловки на Кировский, к Ленфильму. На многих улицах вода уже покрывала колеса автомобилей и, казалось, что плывут они по реке. Евгений, что б развеять мрак за окнами машины, по дороге добросовестно выполнял функции экскурсовода, все показывал, рассказывал и объяснял, привирая, конечно, как профессиональный историк. Женщины слушали рассеяно, клевали носами и иногда легко всхрапывали. Доехали. Пропуска уже были.

…

Олесю вызвали, оказывается, на срочно созванный худсовет. «Парашу» требовалось переутвердить в новом исполнении и разрешить съёмки эпизодов «наводнения» в подготовительном периоде. Перед тем как впустить «колдунью» в просмотровый, режиссер за закрытыми дверьми предъявил совету ультиматум - или-или. Или Параша будет именно с этим лицом и золотыми волосами, или ее в фильме не будет совсем и тогда надо переписывать сценарий полностью, убирать из него тему наводнения напрочь!

Олесю впустили. Изумлённое молчание довольно долго висело в комнате. Председатель задал девочке несколько банальных вопросов – сколько ей лет, занималась ли самодеятельностью, знает ли «Медного всадника», попросил пройтись туда-сюда. Ну, естественно, про «всадника» она теперь знала, правда, не до конца. Ходила она хорошо – широким шагом, плавно, органично. Спросил ещё председатель – А знает ли Олеся на кого похожа? Олеся не задумываясь ответила, что на папу, чем очень совет развеселила. Попросили подождать за дверью. Вместе с ней из просмотровой вышел какой-то человек, хорошо одетый. Встал у дальнего окна в коридоре, закурил и всё на Олесю издали поглядывал.

Поразительное сходство с Мариной Влади было основным аргументом противников. Как бы копия французской красавицы ни затмила бы всё - сюжет, остальных актеров, всю нелегкую историю советской Параши.

На все возражения был у авторов - режиссера и сценариста, между прочим, лауреата Сталинской премии 3-ей степени, один ответ – лучшего девичьего лица, шеи, груди, задницы, лучшей походки, лучшей невинности и привлекательности в советском кино сейчас не найти. Все заняты или не того уже возраста. Так чего искать! И чем мы рискуем! Останавливать съёмки – себе дороже. А лицо подгримируем, если надо, волосы взобьём, оставим лишь некоторую «похожесть» на Влади и эту похожесть режиссерски и сценарно используем. Мы уже придумали, как.

Против Сталинской премии, пусть и не модной, особо не попрешь и аргументы авторов членов совета убедили. Большинством голосов утвердили Олесю, только настоятельно рекомендовали в кратчайшие сроки провести кинопробы, внимательно их посмотреть и ещё раз обсудить. Разрешили также съёмки продлить на эти ненастные дни. А потом вернуться в подготовительный период. Фильм же не утвержден – ни сценария нет, ни музыки. Ну, хоть что-то.

…

После худсовета и долгой торговли Гали с режиссером и директором, зачеркнули, к примеру, в договоре пункт о съемках полностью обнаженной, повез Виталий мариупольских гостей домой – досыпать. Евгений помахал им вслед, и пошел к себе на Адмиралтейские острова. Впрочем, далеко не ушел, всё уже было в воде по щиколотку, а иногда и по колено, но трамваи ещё ходили. Дошел до мечети и вскочил в двойку.

Тёмно-красная «Американка» вползла на мост медленно и нерешительно. Порывы ветра били ей в бок и казалось, что на рельсах ей не удержаться. Ветер с залива гнал под её колеса обрывки газет, дорожную пыль, какие-то тряпки, водяные брызги. Вода в Неве бурлила, белые буруны её волн почти доставали до мостовых арок. Испуганная кондукторша прижалась к кабине водителя и тихо повизгивала при каждом ударе ветра. Евгений сидел у окна, держась за спинку сидения. Такую Неву он видел впервые.

На середине моста трамвай догнал крупного мужчину, который согнувшись и цепляясь за чугунное мостовое ограждение упрямо прорывался на тот берег. Ветер срывал с него длинный черный плащ и угадываемую рясу под ним. Евгений бросился к дверям, рванул их и протиснувшись в щель спрыгнул на ходу. Порывом ветра его сразу повалило на асфальт, перевернуло и потащило было на другую сторону моста, если б ни рука Иван Ивановича, схватившая его за капюшон куртки.

…

У Иван Ивановича в карманах истрепанного, местами порванного и грязного, плаща не было ни копейки. За всё пришлось расплачиваться Евгению. Вот где пригодился конверт, врученный ему Варварой.

На набережной они перехватили такси и тридцаткой уговорили таксиста довезти их до «Европейской». И вход в гостиницу в такой неприличной одежде стоил еще четвертной. А уж наверху, на «Крыше», Иван Иванович ни в чем себе и Жене не отказал. Заказали каждому цыплёнка табака, лобио и армянского коньяка, от которого Женя отказался и священник влил в себя оба бокала, произнося перед каждым маленький спич.

Сначала поднял тост за «вытрезвитель», в котором, оказывается, провел он эти три дня. Из комментарий к тосту узналось, что угодил он туда случайно, практически трезвым, повздорив с незнакомым милицейским нарядом у храма. Странное было задержание и менты были странными. Три дня продержали взаперти непонятно где и выпустили внезапно без объяснений. Надо разобраться! Вот за это «разобраться» и за то, что сделает он с этими ментами, он и выпил. Второй бокал поднял за Евгения, которому можно доверить самых близких, и за них не бояться. Осушив второй бокал, он спросил – как там с сестрой и племяшкой? Евгений всё изложил, подробно, последовательно и честно.

Иван Иванович багровел с каждым Жениным словом. И явно не от коньяка. Он выпрямился, поднял голову и сжал зубы. Ничего хорошего его взгляд Жене не предвещал.

-Что ж ты, Женя, наделал! Я просил город показать, ну там зоопарк, пригороды… Ты её куда потащил! Какой Ленфильм? Какая актёрка в её возрасте! Галя – дура, но ты! Ты не понимаешь, что сделал? Не понимаешь, что за этой вывеской на самом деле? Что там один взрослый разврат, воровство, блядство! А ты им невинную, чистую душу! Я тебе верил!..

Так Иван Иванович разорался, что официант прибежал к их столику, чтоб усмирить и выгнать… А Женя даже слова вставить не пытался, настолько гнев Иван Иваныча его поразил. Было бы отчего! Глупо даже возражать. Он отодвинул от себя горшочек с лобио и не знал, что делать - сразу уходить, или еще посидеть, попрощаться, попросить прощение за ошибку? Впрочем, никаких возражений и объяснений Иван Иванович не ждал. Он велел официанту принести телефон. Велел таким тоном, что тот сомневался недолго, размотал черный витой шнур, протащил его через весь зал, неопрятных гостей посадили в самом дальнем углу ресторана, размотал и поставил перед странными клиентами черный карболитовый аппарат с элегантной трубкой.

С разбуженной и испуганной сестрой Иван Иванович разговаривал коротко и жёстко. Никаких договоров, никаких съёмок, в четверг в вагон и домой! Из квартиры без моего разрешения – ни шагу! И никому не открывай!

Потом он набрал еще какой-то номер. – Узнай на Ленфильме, что за группа снимает кино про наводнение и перезвони мне на крышу.

Потом ещё кому-то – Выясни, что за наряд мог меня скрутить, посмотри журналы задержаний…

Официант подошел, чтобы забрать аппарат, сумрачный Иван Иванович отогнал его жестом руки. – Оставь, мне будут звонить, позови метрдотеля, скажи Вахтеров зовет. Официант удивленно прищурился, вглядываясь в непонятного посетителя, узнал его, всплеснул руками и почти побежал вглубь ресторана.

…

В киногруппе был аврал. Дверь штабной комнаты в коридоре первого павильона не закрывалась. Второй режиссер, в тех же полуспущенных штанах и порванной куртке что-то диктовал ассистенту. Художник втолковывал бригадиру монтировщиков необходимые изменения в декорациях, тыча пальцем в планшеты с эскизами. Висельник, вернее актер, исполняющий роль жертвы, которую всё не могли повесить, читал новый вариант своего предсмертного спича. Автор, сидя у окна, вписывал в сценарий текст для Олеси, и громко, на всю комнату проговаривал отдельные реплики, проверял на звук, Марго, заткнув уши, разговаривала по внутреннему телефону с бухгалтерией, художница по костюмам лихорадочно ушивала платье, режиссер-постановщик что-то чиркал в раскадровке. Зазвонил белый телефон дирекции.

- Ответь, - попросила Марго «висельника», сидевшего ближе всех к телефону. Тот снял трубку, послушал и передал ее режиссеру. Разговор по телефону произошёл бурный. Режиссера чуть не хватил удар, он орал в трубку, бегал вокруг стола, насколько позволял шнур, падал в кресло, махал руками автору и Марго, взывал к небу и матерился самым грязным образом. Все в комнате вскочили на ноги и напряженно вслушивались в режиссёрский ор. Речь явно шла о Параше, вернее о новой её исполнительнице.

- Кто? – спросил автор, - Что? – спросила Марго, когда режиссер швырнул трубку на рычаги. Режиссер сделал несколько глубоких вздохов, сплюнул в горшок с фикусом, вытер ладонями вспотевший череп, потянулся за папиросой, висельник услужливо щелкнул зажигалкой. – Главный, - сказал режиссёр, - идиот, - и прикурил.

Сделав несколько затяжек и щелчком выбросив окурок в окно, режиссёр оперся двумя руками о стол и оповестил собравшихся, - Нас обвиняют в растлении детей, отзывают подпись матери под договором, запрещают девочку снимать.

- Ну, да черт с ней, - облегченно выдохнул автор и вернулся в кресло, - Я-то думал! Даже хорошо, весь этот аврал ни к чему, - он обвёл руками комнату.

- А кто возник? Что случилось? Чего вдруг? – Марго обняла режиссера, и усадила его на диван. – Хочешь, я к главному схожу, узнаю подробности.

- Какой-то Вахтеров, это его дочь, или племянница. Он опекун Олеси и категорически против съёмок, грозит нам уголовным иском.

- Этот может – вдруг подтвердил висельник и на него все обернулись. - Мощный дядя.

- Ты его знаешь? Кто такой? А есть ли на него управа? – повернула голову Марго, - ты там среди своих поспрашивай, а! Могут на него надавить?

- Слышал однажды такую фамилию. Комитетчик, кажется, при Епархии. Большой человек! Надавить можно на всех, только и спружинить же может?

- Да ладно, Марго, хорошо, что ни кадра еще с ней не сняли, писатель прав – ну её! Хотя девочка хороша, точно в Парашу! – режиссёр вернулся к столу, сгреб листы с раскадровкой, скомкал их, но выбрасывать не стал.

- Если б только в Парашу, в Марину, главное! Создал же Господь такую копию! Это наш шанс. Представляешь, какие сборы могли бы быть! Давай поборемся, вдруг найдётся на него управа? Чего будет стоить, как думаешь? - повернулась Марго к висельнику.

- Дай машину для начала - пожал плечами висельник, - съезжу узнаю, там надо лично разговаривать. И роль нормальную в следующем фильме!

…

Иван Иванович приехал вечером, поднялся вместе с Женей в квартиру, даже не раздеваясь, не снимая мокрую обувь прошел в комнату и сел у круглого стола. Галя испугалась очень. Такого гневного брата она никогда не видела. Она обняла Олесю и осталась в дверях кухни. Евгений топтался в прихожей.

- Понимаю, что мариупольская жизнь не подготовила вас к таким искушениям. В этом и моя вина есть. Когда человек сознает, что ни на что не годен, что Господь обделил его талантами и закрыл ему дорогу успеха, он становится актёришкой, то есть человеком, живущей чужой жизнью, зарабатывающим враньем, обманом других, воровством чужих тел, душ и слов. Это – грех непростительный, не искупляемый. А уж заниматься этим в твоем возрасте - совсем грешно. Недаром Иоанн Кронштадтский нарекал таких девиц блудницами. Я и думать не мог, что Евгений заведёт нас в такую ловушку. Но это всё от невежества души. Я, дурак, должен был предвидеть, когда звал вас в этот город. Но ничего, через пару дней домой! А пока из квартиры ни на шаг! Я сам с ними разберусь.

ВТОРНИК

К утру вода поднялась почти на два метра от ординара. Приморские острова ушли под воду полностью. Центр затопило меньше. У ворот храма дорогу «Москвичу» перегородила черная «Волга», не понятно откуда выскочившая. Виталий едва успел затормозить, крутанув баранку и подняв большую волну, ударившую в стену дома. Из Волги вышли трое в высоких охотничьих сапогах. Двое остались у машины, третий, крупный, коротко стриженный человек, подошел, высоко поднимая ноги, к «Москвичу» и постучал костяшками пальцев по окну пассажирской двери. Иван Иванович помедлил, но стекло опустил. – Пойдём поговорим, – сказал стриженный, протягивая священнику пару больших резиновых сапог.

Говорили они там в Волге долго. Стекла машины запотели, разобрать, кто там и что там происходит, Виталий не мог. Угадывалось только, что те, кто в машине, размахивали руками нешуточно. А те двое, что в высоких сапогах, так у боков машины всё время и проторчали, руки из карманов не вытаскивая. Иван Иванович вернулся мрачный донельзя и велел ехать обратно к сестре.

По дороге он несколько раз оглядывался – сзади в некотором удалении следовал за ними трофейный «Опель». – Поверни-ка после моста на восьмую и у арки сразу тормозни, я выскочу, там проходной двор, а ты сразу газани, попробуй на светофоре оторваться, если они за тобой поедут. Привези Женю, только к дому тут не подъезжай, пусть по дворам к нам придет, а ты съезди ко мне за ружьем, может понадобиться, позвони моим и ждите у бань.

Так и сделали. Священник выскочил на ходу прямо в воду и юркнул в подворотню, Виталий прибавил газу, несколько раз покружил по линиям и на десятой свернул к знакомым гаражам, там затаился за ржавым автобусом. Опель проехал мимо, через какое-то время вернулся, еще несколько раз медленно поездил туда-сюда и свернул на Большой проспект. Виталий подождал еще и через сквозные дворы выехал сразу к мосту. Тот ещё не развели, но надо было торопиться.

…

Утром Евгений, наконец, сел за учебник Химии. Последняя перед экзаменами контрольная рано или поздно состоится, а он чувствовал себя совершенно не готовым. И только начал что-то понимать про углеводороды, альдегиды и карбоновые кислоты, как раздался звонок в дверь. На пороге стояла Марго.

- Пустишь?

- Откуда вы знаете мой адрес?

- Игра пошла по большому – сказала Марго, сделав пару шагов в коридор и оглядываясь, куда бы сесть. – Найти адрес – пустяковое дело. Девочка в опасности. Мы этого не хотели, но вмешались серьёзные люди и они требуют, чтобы она снималась. Договор же матерью подписан! Отказаться от него будет трудно. Денег столько вы не найдёте. Ты должен уговорить её и дядю. Они хорошо заплатят, и тебе тоже.

- Зачем Олеся серьёзным людям? Это же смешно.

- Виною её чрезвычайное сходство с Влади. На этом сходстве можно получить рекордные сборы. Зритель попрет на копию Марины при любом сюжете. А уж с хорошим режиссёром! Прокатом в стране эти люди и занимаются. Уговори ее хоть на сегодняшнюю съёмку, с шести вечера, пока наводнение. А там проще будет, договоримся. И надо, чтоб она немного разделась, снималась хотя бы в ночнушке.

Они так и стояли в коридоре, не закрыв входную дверь. Евгений - лицом к лестнице. Поэтому, увидев Виталия, он качнул головой – не подходи, и тот успел юркнуть вниз, пока Марго оглядывалась.

- Не со мной надо разговаривать, вы же знаете, Марго. Там всё решает дядя. И Олеся сделает только то, что решит дядя. Я вам помочь не могу. Да и не хочу. И, по-моему, лучше оставить девочку в покое, они скоро уедут.

- С дядей разговаривают другие люди. Думаю, уговорят. Просто ты не вмешивайся, не мешай. Так будет лучше для всех. И для тебя. И для неё. Поверь, люди оочень серьёзные! Ты даже не представляешь! – Она вышла на лестничную площадку, что-то «вспомнила» и вернулась – Да! Студия готова дать тебе маленькую, но хорошую роль. Не упусти! Я в тебя верю.

Виталий возник, как только Марго хлопнула лестничной дверью внизу, - Одевайся быстро, Иван Иванович ждет. Там что-то серьёзное. И галоши, что ли, надень. Вода повсюду. Торопись, мосты могут развести.

…

Иван Иванович заперся с Галей на кухне. Выглядел он чрезвычайно встревоженным.

- Уехать они вам не дадут, снимут с поезда. Надо Олесю спрятать. Куда? Пока не знаю, думаю.

Галя молчала, ничего не понимая. - Ваня, кто они? – наконец выдавила она из себя, - что происходит? Как это – снимут с поезда! Да я любого разорву, пусть попробуют! Зачем Лесю прятать?

- Ух! Понятно теперь, кто меня в вытрезвитель определил, - прячась за штору, выглянул Иван Иванович во двор и штору задёрнул, - Действительно, серьёзные ребята. Угораздило же меня вас в Питер позвать! Но кто ж мог знать, что такая красавица вырастет! Вроде и не в кого. Ты не представляешь, из каких дворцов мне угрожают. Кому-то на самом верху она приглянулась. Или на Литейном, или в Смольном, или в Мариинском, или, черт возьми, на Дворцовой. Не знаю, но узнаю обязательно. Когда ж они успели её углядеть! На худсовете, что ли? Ах, я дурак!

- Приглянулась? О чем ты?

- О том самом! А ты думаешь, что из-за какого-то паршивого кино весь сыр-бор!

…

Евгений выбрался из «Москвича» на набережной у церкви Павла Исповедника. Остров уже утонул весь. Полуподвальные окна ушли под воду. В старых домах подворья вода плескалась почти у оконных рам низких первых этажей. «Москвич» взревел и отплевываясь клубами белого пара свернул обратно к мосту. Удивительно было, что машина не глохла, тянула изо всех сил даже в полузатопленном состоянии, словно понимала всю сложность ситуации и всю ответственность на неё возложенную.

Промок Евгений сразу по пояс, двигать ногами было трудно, он несколько раз спотыкался о неровности тротуаров под водой, о камни, люки, корни, но удержался. Свернул в Иностранный переулок, огляделся - совершенно пусто, ни души. Дальше путь был легче – по пустым этажам и междомовым переходам полуразрушенных войной домов.

…

«Штаб» защиты Олеси заседал в столовой. Присутствовали практически все участники этой истории с «украинской стороны», то есть, мокрый по уши Евгений, мама героини и она сама. Виталий отсутствовал – он был в «засаде». Председательствовал Иван Иванович. Заседание прошло немногословно, по-деловому. Олеся сказала, что на Ленфильме хорошие люди, она ничего не боится, сниматься особого желания не имеет, сделает так, как скажет дядя. Галя сказала, что Ленинград ей не по душе, тут очень мокро и сыро, и она с удовольствием отсюда уедет, хотя в мариупольском поезде слишком много клопов. Лучше бы самолётом. И чтоб Евгений принял горячую ванну. Сам Женя был немногословен. Зуб на зуб у него от холода не попадал. Сказал только, что украинские гости ему очень нравятся и он рад принимать их в Ленинграде.

Иван Иванович, который все время был при телефоне, с ним вокруг стола и ходил, - кому-то звонил, кому-то отвечал, погладил Олесю по золотой голове, обнял Галю, похлопал Женю по плечу и объявил своё решение – сегодняшнюю ночь племяшка пусть всё же снимается, раз уж Галя подписала договор, нечего лишний раз конфликтовать. Ничего там с ней на народе случится не может. Впрочем, поедет на съёмки с Евгением, будет слушать только его, ни на шаг без разрешения от него не будет отходить. А мы подстрахуем. Галя пусть ждёт дома, на телефоне. Завтра отоспитесь и поедете куда скажу. Но не в Мариуполь. - Почему не в Мариуполь? – спросила удивленная Галя.

- Потому, что они вас там легко найдут, - ответил священник и попросил больше пока не спрашивать.

- Да, - обернулся он уже в дверях. – Никаких съёмок в «неглиже», я запрещаю.

…

Ближе к вечеру за Олесей приехала на такси Марго. Евгений уже подсох и тоже был готов ехать, Марго не возражала. Такси всю дорогу до Летнего сада зарывалось радиатором в воду, глохло и водитель в резине с ног до головы, открывал капот и тряпками там что-то обтирал. Матерился он при этом вполне по-украински, оказался из Львова. Ехали долго и весело. Евгений несколько раз оглядывался, за ними в отдалении следовал «Опель», а за Опелем иногда угадывался «Москвич».

Выделили Олесе закуток в нижней кухне Петровского дворца. Там шла реставрация, всё было укутано клеёнками и газетами, сильно пахло уксусом. Гримёр взбила ей волосы, получился золотой гребешок, как у петуха. И из-под него две шелковой пряди. Гребешок обильно покрыли лаком и он засиял. Стала красить ей глаза, но пришёл режиссёр и велел всё смыть. Сказал, что свои глаза у Олеси куда красивее, а про гребешок он подумает.

Евгений, пока его подопечной взбивали прическу, побродил по дворцу. С любопытством - никогда раньше в него не попадал, все время ремонтировали в нём то верхние, то нижние помещения. Очень его заинтересовал анемометр Петра, который сейчас просто «сходил с ума», показывая силу урагана обрушившегося на город. Рассматривал изразцы, массивную мебель, петровские инструменты… Впрочем, далеко от кухни Женя не отходил. Олеся все время была в поле его если не видимости, то слышимости. Желание группы переодеть Олесю в прозрачную «ночнушку» было отвергнуто сразу. Ссылался Женя при этом на категорический запрет родственников. И в договоре, кстати, такого пункта не было. Режиссёр долго не упорствовал. Велел художницам найти для нее что-нибудь воздушное, французское или английское. Предложили костюмеры несколько вариантов легких летних прозрачных платьев. Олесе все понравились но Евгений выбрал сиреневое в викторианском стиле, наиболее, на его взгляд, непрозрачное. Режиссёр, помявшись, с его выбором согласился и только ночью Женя понял почему.

Темнело, когда их позвали в штабную палатку на берегу Лебяжьей канавки, чтобы объяснить общую задачу. Олесю через подтопленный сад везли на тележке, ветер шатал хлипкую повозку, пытался её опрокинуть. Евгению пришлось шагать по воде самому, наклонившись и с трудом удерживаясь на ногах. Вся группа была в резиновых сапогах, но никто ему их не предложил. В продуваемой насквозь палатке Олеся уселась в кресло, высоко задрав ноги. Евгений краем глаза увидел, что все вокруг повернули головы в ее сторону. И, кстати, это-то Евгений сразу для себя с облегчением отметил, на мосту за канавкой, прямо у веерных завершений прекрасной решетки, приткнулся «Москвич», почти невидимый в спустившемся на город сумраке.

Итак, объяснил им режиссёр, пытаясь перекричать порывы ветра за стенами палатки, снимается музыкальный цветной фильм с рабочим названием «На берегах Невы». Вернее, должен сниматься, а сейчас находится в подготовительном периоде, поскольку музыку ещё пишет знаменитый, но молодой, ленинградский композитор. Еще не написал. История, которую ещё тоже не совсем написал знаменитый молодёжный писатель, приблизительно такая – молодой талантливый ленинградский архитектор участвует в конкурсе по проектированию защиты города от наводнений. Он продумывает систему шлюзов на Финском заливе, которые смогут навсегда защитить Ленинград от затоплений, не отрезая его от моря и сохраняя город таким, каким задумал его Пётр! Ему противостоят старые, царской еще выучки, профессора, которые предлагают вообще перегородить Неву с двух сторон высокими дамбами. Затопится, при этом, Васильевский и несколько других низинных островов, изменится городской пейзаж, но зато снизится уровень грунтовых вод и осушится, наконец, болото, на котором Петр построил город. И новый советский Ленинград исправит ошибку императора - сможет, не боясь стихии, прокладывать любое метро и возводить небоскребы и прекрасные дворцы на берегах огромного и чистого рукотворного моря. И климат ленинградский чудесным образом изменится. Исчезнут ураганы, наводнения и комары. Противостояние двух этих градостроительных идей, собственно, и будет «Большим кругом обстоятельств», на котором мы построим наш музыкальный и цветной фильм. А в «малом кругу» будет любовь архитектора и воображаемой им Параши. Поэма вообще станет стержнем всей истории. Призраки Императора и Евгения схлестнутся в снах архитектора, мечтающего великий город сохранить, каким его описал гениальный поэт, но Парашу при этом спасти. И вот такое переплетение настоящего и прошлого, реального и воображаемого, прогрессивного и архаичного будет сквозным действием нашего кино, а спасение Параши будет его сверхзадачей. И музыка! Как-то так вкратце.

- А я вам зачем? – спросила Олеся, которая мало что услышала сквозь завывания ветра и, тем более, мало что поняла из заумных объяснений режиссёра.

- Ты замечательная Параша! И погода нам подарок преподнесла! Поэтому нам разрешили снять кадры наводнения с тобой досрочно. Конкретно сегодня планируем снять два важных эпизода с пробегом Параши по затопленному наводнением саду – длинные кадры вдоль решетки по набережной, по аллее, мимо канавки, и если успеем, падение Параши в Фонтанку, не бойся – всё подстраховано. Есть вопросы?

- Что-то надо при этом говорить? – спросила Олеся. – Нет, - успокоил ее режиссёр, - звук мы подложим потом, когда сценарист твою роль напишет. – Но рот-то надо будет открывать? – не унималась девочка, наученная кой-чему голливудскими фильмами.

- Мне тогда нужны какие-то слова…

- Нет, Параше ничего говорить не надо, только музыка., - вдруг произнёс с усмешкой какой-то человек в зелёном охотничьем дождевике, которого Евгений давно приметил и который ему чем-то очень не нравился. Не нравился он, судя по всему, и Марго, она подошла к Евгению сзади и шепнула на ухо – Пойди, позвони опекуну, пусть приедет, на всякий, телефон внизу, во дворце. Евгений немного помялся, подумал – стоит ли говорить, и так же шепотом ответил - Он здесь.

СРЕДА

К полуночи только закончили установку света для первого кадра. Мощные прожектора спрятали за вековыми деревьями, подняли максимально по штативам и направили на решетку. Главный оператор долго правил их лучи, сдвигал по чуть-чуть то левее, то правее. Делал то уже, то шире. Требовал «скользящего» по вазе над воротами и «бликующего» на цветах… Творение Фельтена, удивительное само по себе, в таком ажурном контровом выглядело непередаваемо прекрасным. Даже луна не удержалась и высунула серп из-под раздвинувшихся вдруг туч, уже два дня скрывавших ленинградское небо. И ветер чуть стих, хотя Нева металась за оградой, «как больной в своей постели беспокойной» … На метания Невы так же направили несколько мощных приборов. Попробовали подымить, но при таком ветре!

- Так, сказал оператор, - зовите Парашу.

На Невской аллее за рельсами с операторской тележкой и краном собрались все. Откуда-то еще и посторонние появились и среди них несколько милицейских. Кто был в сапогах, так и стояли на газонах среди деревьев и скульптур, обтекаемые бегущей к Неве водой. Многие забрались на скамьи. Довольно большая толпа поддержала бедную девочку аплодисментами, когда режиссер собственноручно принес её на начальную точку. Олеся очень смутилась. Режиссер, сам-то в охотничьих сапожищах, показал босой «Параше» куда и как ей бежать по «лунной» дорожке вдоль ограды, в воде по колено и под струями «дождя», которым обильно поливали площадку два пожарных в брезентовых робах. Евгений ужаснулся – босая, в такую погоду, под дождем и ветром! Он бросился искать в толпе Иван Ивановича, тот сам, увидев его метания, выдвинулся из-за бюста римского императора Тиберия и жестом успокоил – всё, мол, в порядке, молодая, не умрёт!

Подняли кран, не высоко, выше ветер не позволял, другая камера с дольщиками наготове застыла в начале рельсового пути, почти во всю двухсотметровую длину ограды, тощий второй режиссёр хлопнул хлопушкой и Олеся «побежала».

Бегом её этот «полёт» вдоль фельтеновской решётки назвать было нельзя. Подгоняемая ветром золотоволосая девочка, всё в белых барашках и вспышках брызг, разрезала ладонями волны и встречала грудью и бедрами наваливающиеся на неё один за одним валы стальной невской воды …

И если бы еще только босая! Фиолетовое её викторианское платье тут же впитало в себя всю воду под её ногами и в атмосфере, облепило фигуру, растворилось в струях дождя… В лучах сильнейшего контрового, словно в световом потоке полной луны, невероятная - точенная, грациозная, прекрасная, с развивающимися волосами, «гребень» режиссёр всё ж додумался отменить, прозрачная, практически голая, неслась Олеся вдоль фантастической решетки, сбиваемая с ног волнами, ветром, дождём из брандспойтов … Толпа замерла в восхищении.

Сняли три дубля, каждый раз, впрочем, все хуже и хуже. Олеся совсем выбилась из сил уже на первом. И бежала медленнее и «страсти» в её «забеге» было всё меньше. Её хоть и оттирали после каждого, грели, вливали в рот что-то алкогольное, уговаривали. В конце третьей пробежки она упала в воду с головой. – Всё, пусть будет первый, он отличный – сказал режиссер – перестраивайтесь на крупняки. Был уже четвертый час утра.

Несчастную увели во дворец. Греться, подправлять прическу и грим, завтракать. Еще только половину запланированного сняли. Возникший из темноты Иван Иванович подтолкнул Женю – Иди за ней.

Кухонная дверь внезапно захлопнулась прямо перед Евгением. Он ткнулся в неё, попробовал открыть, побарабанил по ней кулаком – безответно. Обежал дворец – парадная дверь тоже была закрыта изнутри. Он стал молотить в неё ногой, кричать. От сада на шум вынырнул Иван Иванович. Сходу оценил ситуацию, вытащил из рясы фонарик и кому-то вглубь сада просигналил. - Беги на ту сторону. Я тебе Виталия пришлю, если что, орите, не давайте её увезти. Сейчас мои подойдут.

Женя вернулся к кухне. И вовремя. Резная дверь приоткрылась, из нее выглянул тот, в охотничьем дождевике, увидел Евгения и прошипел – Иди отсюда!

Два милиционера вытащили из кухни фигуру, запеленованную в какую-то ткань, то ли скатерть, то ли штору. – Куда вы её? - попыталась помешать им гримёрша. «Охотник» поднял кулак и поднес к её носу. Фигура в милицейских руках извивалась, дергалась изо все сил, вырывалась. При этом вся сцена была немой - ни криков, ни милицейских ругательств, ни стонов. Только бушевала Нева и ветер сдирал с крыши дворца черепицу. Наверное кляп – быстро подумал Женя и шагнул наперерез, заорав во все горло – Иваааныч!

Тип в охотничьем дождевике коротким ударом в висок лишил его сознания… Некоторое время Евгений полежал на покрытой водой мостовой, очнулся, захлебываясь и леденея, и увидел над собой ноги дерущихся.

На звуки драки сбежалась к дворцу из сада вся, впрочем, сильно поредевшая в ночи, киношная компания, окружили дерущихся, не понимая, что происходит, кому помогать. Кто-то развернул на дворец прожектора, кто-то побежал звонить в 02. Силы противников были неравны – какие-то хлюпики в форме и дождевиках и мощные бородатые мужики, явно из церковной братии, с хорошо поставленными ударами. Отбивающиеся милиционеры выронили в воду, покрывшую придворовую террасу, «сверток» с дергающейся фигурой. Марго бросилась к нему, оттащила в сторону, размотала голову. Изо рта Олеси торчал кляп, волосы перепутаны, смят гребень, испуганные донельзя глаза. Марго обхватила руками голову девочки, прижала к себе – Господи, милая, прости нас!

На том берегу канавки, на Марсовом, замигали сквозь стволы вековых лип сине-красные огни патрульных машин, заголосили сирены. Проехать к Дворцу Петра напрямую по Верхне-Лебяжьему мосту они не могли, мост ремонтировался, надо было объезжать по Фонтанке, что тоже было задачкой - Нева поднялась слишком высоко, набережную залило полностью. – Времени мало, но есть, – сказал Иван Иванович Виталию и махнул бородачам, мол, исчезайте, - Где ты видел катер?

Бело-синий милицейский катер Виталий заприметил давно, тот бился об устои Прачечного моста. – Это вариант, - закричал Иван Иванович и чуть прихрамывая побежал к Фонтанке, - тащите девочку сюда. - Ребята перехватили куль с Олесей и разрезая коленями волны бросились за ним, с трудом удерживая на поднятых руках драгоценный «свёрток».

В руль катера вцепился белый от тошноты и ужаса парнишка в белой же милицейской форме, было видно, что волнение взбесившейся реки его совершенно вымотало. Иван Иванович сунул ему под нос какую-то с гербом корочку и приказным тоном выгнал на берег. Тот выскочил из катера на мост и его сразу вырвало. Олесю размотали ещё немного и устроили на широком заднем диване из белой кожи. Евгений таких роскошных катеров не видел даже в Сочи.

- Куда? - спросил Виталий, - Не знаю, - ответил священник, которого набежавшая волна чуть не выкинула за борт и он еле удержался на ногах. - Ко мне нельзя, они все мои адреса знают, даже в гостиницах. И к Жене нельзя, и к тебе. Дай подумать, а пока отчаливай, они уже бегут.

Виталий рванул рукоятку передач, крикнул Евгению, чтоб тот скинул швартовой конец и газанул.

Совсем не утлый милицейский «челн» сразу развернуло носом на Петропавловку и потащило на стремнину. Со стороны сияющего в перекрестье прожекторов дворца донеслось усиленное рупором, – Приказываю вернуться! При сопротивлении открываем огонь на поражение!

Катер подхватила несущаяся вспять река и потащила в темноту, накрывшую весь город, лишь на востоке чуть посветлело.

Немного понимающий в мореходстве Виталий, какое-то время служил мотористом при Иван Ивановиче на Ладоге, дал волнам отнести катер к правому берегу, там его развернул, нырнул под Кировский мост и медленно, держась пляжа крепости, «пополз» вниз к стрелке. Город еще был совершенно темен. В те времена ни огни на Ростральных, ни шпиль Адмиралтейства, ни купол Исаакия ещё не светились.

Евгений, держа голову Олеси у себе на коленях, склонился к ней почти касаясь её уха и так, что б она слышала его сквозь грохот волн и завывания ветра, стал ей нашептывать -

… Редеет мгла ненастной ночи и бледный день уж настает...Ужасный день! Нева всю ночь рвалася к морю против бури, не одолев их буйной дури...И спорить стало ей невмочь... Поутру над ее брегами теснился кучами народ, любуясь брызгами, горами и пеной разъяренных вод. Но силой ветров от залива перегражденная Нева…

Катер в абсолютной темноте, зарываясь носом в черную воду, дрожа под встречным ветром и переваливаясь с волны на волну, приближался к Дворцовому. Мост, судя по зелёным огням в небе, был разведен. У дальнего въезда на мост, со стороны Зимнего, суетились лучи ручных фонарей – светили в сторону реки, как могли далеко. Лучи высвечивали пятнами и кипящую Неву, и пролеты моста на университетской стороне, и гранитный парапет, почти скрытый под толщей прорывающейся к морю воды, светили на фарватер, весь в белых завихрениях… - Нас высматривают, - сказал Иван Иванович – иди во второй пролёт, он повыше, не разобьём головы.

… обратно шла, гневна, бурлива, и затопляла острова, погода пуще свирепела, Нева вздувалась и ревела, котлом клокоча и клубясь, и вдруг, как зверь остервеняясь, на город кинулась. Пред нею всё побежало, всё вокруг вдруг опустело — воды вдруг втекли в подземные подвалы, к решеткам хлынули каналы и всплыл Петрополь как тритон, по пояс в воду погружен…

Олеся лежала у него на коленях и улыбалась, глядя в черное небо над ними.

В этот миг луч фонарика задел спину Иван Иваныча. Катер на волне провалился, но луч догнал его и больше не выпускал. – Плохо, - сказал священник, - эти сволочи на все способны. Посмотри там слева в бардачке, нет ли чего полезного. - Боковой ящик был пуст, но под ним Виталий обнаружил пакет с дымовыми шашками.

– О! - присвистнул батюшка, - Бог нас не забывает! Поджигай! - и он бросил Виталию коробок спичек. Тот с трудом коробок поймал, но зажечь шашки долго не получалось - отсырели, да и спички мгновенно гасли под ударами ветра. Взялся Женя. И о чудо, третья шашка, а за ней и остальные сразу задымили, окутывая пролёты моста густым дымом, как раз в момент, когда прозвучали выстрелы. Две пули цокнули о гранит мостовых опор и плюхнулись в воду довольно далеко от борта, третья попала Виталию в горло.

Священник метнулся к падающему в воду телу, подхватил его и опустил на сидение.

Кровь хлестала из дыры под подбородком, собираясь на дне катера блестящим озерцом. Женя пытался зажать рану пальцами, пока высвободившаяся от пут Олеся не протянула ему платок. Платок мгновенно намок. Виталий хрипел.

Густой дым поднимался от пролетов моста, лучи фонарей с противоположного берега упирались в него. Казалось, что мост горит. Иван Иванович схватился за руль и оттолкнулся от мостового быка. Катер, прикрытый дымом, утренними сумерками и паникой на берегу, проскользнул на другую сторону моста, проплыл ещё три сотни метров и уткнулся носом в ступени Адмиралтейской набережной перед площадью Декабристов. Прямо у гранитной вазы. Иван Иванович поднял Виталия и понес его мимо вздыбившегося Петра на угол Синода.

Евгений помог Олесе выбраться на ступени и оттолкнул катер. Тот чуть помедлил и отдался волнам – они подхватили его, завертели, захлестнули, он скрылся в побелевших уже бурунах, одинокий и никому теперь не нужный, сыграв свою роль в нашей печальной истории. Светало. Да и ветер стихал.

На всем протяжении Адмиралтейской и Английской набережных, сколько видел глаз, не было ни людей, ни машин. Только у сквера вокруг Петра небольшой грейдер надсыпал вал, должный защитить памятник. Иван Иванович направился к нему с Виталием на руках. Женя с Олесей спотыкаясь шли за ним, держась друг за друга. Наводнение, очевидно, уже теряло силу. Вода отступала, под ногами появился асфальт, идти стало легче. Иван Иванович дошёл до грейдера и через пару минут, гремящая всеми частями ржавого своего корпуса, машина затарахтела в сторону Максимильяновской больницы. В ковше грейдера лежало скорчившись безжизненное тело Виталия, а на подножке одноместной кабины сутулилась фигура священника в мокрой дырявой рясе. Священник обернулся и крикнул Жене – Спрячь её!

…

Серое утро застало Женю и Олесю на крыльце школы. Парадная дверь, как и ворота во двор, ещё были заперты. Львы по сторонам подъезда уже немного обсохли и Женя посадил девочку в задних лапах правого. Там угол плиты был совсем сухим, да и увидеть её там мало кто мог.

В пол шестого открыли ворота во двор. Евгений поднялся к коммуналкам и позвонил в её звонок. Долго никто не открывал, он позвонил ещё раз. Открыла Ира и он сразу стал говорить, не давай ей ни слова сказать, – Нужна помощь! Речь идёт о жизни девочки с Украины, её преследует очень влиятельный человек, очень! Он хочет её..., ну, ты понимаешь. Её надо спрятать, ненадолго - день, два, пока ей не помогут отсюда уехать…Мне больше некого просить…

Повисла тишина и только голуби курлыкали во дворе и иногда погромыхивали проезжающие по Майорова машины.

- Где она? - спросила мама Иры, стоявшая в глубине коридора.

Когда он привел Олесю, изумление Иры и мамы было беспредельным. - Кого ты привел? Это же колдунья …, отвела его в сторону Ира, - такое сходство невозможно, не обманывай.

- Я всё вам расскажу, но сейчас надо её маме позвонить, она с ума, наверное, сходит. Есть у вас пятнадцатикопеечные монеты для автомата?

ЧЕТВЕРГ и дальше

Свидетелей было слишком много, много стрельбы и дыма, да и Иван Иванович был не последним человеком в высоких коридорах. Партийную суку, устроившую привычную для себя охоту на очередную красавицу, оправдать было трудно. Его «пропесочили», спустили с заоблачной должности пониже и отправили в Казахстан вторым или третьим. Милицейского лакея, ему прислуживавшего, разжаловали. Стрельбу в центре города, как и драку в Летнем саду, списали на киногруппу и режиссеру больше на Ленфильме ничего не светило. Фильм, естественно, закрыли. Марго из профессии тоже ушла и доживала на даче, воспитывая собак и внуков. Родителям и дяде случайно погибшего дали по квартире. Иван Ивановичу на Суворовском, старикам-родителям на Охте. Впрочем, долго квартирой дядя не пользовался. Он быстро сдал, замкнулся, уехал из Ленинграда и постригся в монахи на Афоне.

О судьбе Иры и Георгия я ничего не знаю, врать не буду. А Олеся и Женя простились в четверг на Витебском вокзале. На вокзал их привез Иван Иванович, хмурый и седой. Галя от него не отходила и всё время плакала. А дети долго держались за руки, прощаясь. И когда «Иосиф Сталин» потащил за собой длинный мариупольский состав с мягким вагоном в центре, Женя бежал до самого конца перрона, прижимаясь к стеклу их купе и беззвучно, шевеля только губами, шептал «…домишко ветхой. Над водою остался он как черный куст. Его прошедшею весною свезли на барке. Был он пуст…», а Олеся с той стороны стекла все слова слышала и повторяла.