ПОРТРЕТ ДОРИАНЫ

(трёхчастёвка)

Часть первая

Процесс выдумался не сразу. Примерно с месяц ушло на выработку технологии. Примерно за год экспериментов и подарков сложился помаленьку рынок и теперь к нему была какая-никакая очередь с предварительной записью. Заказов было даже с избытком для ленивой работы. Он едва справлялся. Подумывал о помощниках. Хотя и фотографирование и раскраску никому доверить не решился бы. Прежде всего нужны были дополнительные руки для сколачивания рамок из багета и остекление. И хорошо бы, чтоб кто-нибудь вёл всю бухгалтерию и канцелярщину.

Самым сложным, время затратным и противным было фотографирование. И главным тут было не ремесло, а «угодливость». Угодить заказчику мог только очень терпеливый мастер. Надо было точно просчитать, чего ждёт клиент «на выходе». Тем более, клиент чаще всего решительно не понимал, чего же он сам хочет. Вот тут надо было сработать на интуиции и договороспособности. Понять и уговорить. Ракурс, наклон, полуулыбка, размер головы, световой нимб за. Нужен был портрет, глядя на который заказчик автоматически сам себе улыбнулся бы и, значит, сам себе бы нравился. «Любимое» требовалось фото - «не для паспорта». Это с одной стороны. А с другой – сфотографированный лик должен был быть максимально простым для прорисовки. Сложно вздернутый нос, треугольники скул, капризный излом губ – ох уж эти завитушки индивидуальности! Что-то, конечно, скрывалось светом, что-то поворотом или наклоном, что-то букетом или безделушками, а чем-то приходилось и жертвовать, да так, чтоб плательщик не сразу бы и заметил. Трудная, одним словом и между прочим, задача. По силам минимум гению! Коим наш герой и был.

Фотографируемые плательщики капризничали, редко кому сразу нравился результат, всё просили дублей и дублей. С денежками, и немалыми, большинство расставались тяжело. За день ему удавалось «удовлетворить» не более трёх портретируемых. И к вечеру он полностью опустошался, умственно и физически. Утешался алкоголем, лежанием в подушках, редко женскими ласками. Дальше было проще. Следующим утром, не очень ранним, приступал он к творчеству. Не очень ранним, поскольку надо было глазам после фотомучений дать отдохнуть - он всю ночь лежал вверх животом с кефирными примочками на веках и вставал не раньше одиннадцати. Вставал нехотя, выпивал стакан боржоми и не отягощая талант завтраком приступал.

На планшете, который он соорудил из табурета и украденного в Малом зале филармонии пюпитра, он закреплял кнопками напечатанный на А4, выбранный и одобренный клиентом, портрет, накладывал поверх его лист прозрачной пленки и разноцветными шариковыми ручками перерисовывал лицо. Последовательность цветов при этом была не важна. Важна была точность обрисовки и финальная узнаваемость объекта. Не всегда получалось с первого раза, но терпение и труд…

Затем был несложный, но тоже важный момент - ватным тампоном, смоченным водкой, он аккуратно размывал тонкие штрихи, добиваясь цветного «объема» картинки и сверху все это присыпал мелким серым перцем, чуть корицей, сахарной пудрой и чайной ложечкой растворимого кофе. Иногда добавлял перемолотые в мельнице вишневые косточки с кожицей мандаринов. Аромат его произведений особо нравился заказчикам, хотя нужно было знать меру и не переусердствовать, особенно перцем. Вся смесь ссыхалась на пленке в некую объёмную корочку, имевшую отдаленную схожесть с лицом клиента. Пара капель красного, любого, вина операцию завершала, придавая композиции здоровый розовый оттенок.

Пока вся адова смесь твердела он шел завтракать. Обычно это была каша обильно посыпаемая льняным зерном. Помогало при запорах от бесконечных живописных проб. Иногда завтракалось варёным яйцом с сыром, но чаще кашей. И большая кружка очень чёрного кофе была обязательна. Без сахара. Но с конфетой, предпочтительно «моцартовским шариком». Где-то к двум-трем пополудни произведение было готово продолжаться и он выходил на финиш.

Прозрачный лист с запекшимся на нем ликом отправлялся на сканер. Сканер у него был старый, допотопный с плохим разрешением, что его в принципе устраивало - результат был достаточно мутным и оттого художественно только выигрывал. Полученный файл переправлялся на компьютер, который затем немедленно от сети отключался. Все дальнейшее происходило в тайне от интернета с правами всяких адобов и виндовсов. Его однажды поймали за использование пиратских программ, еле спасся, больше попадаться не хотел. Запустив одну из ворованных программ, чаще всего Фотошоп, он обрабатывал картинку различными фильтрами, добиваясь, по настроению, вполне пикассовского мастерства и цветастости. Запечённое разноцветное месиво ещё раз совмещалась с фотографией объекта, скрин экрана запоминался и печатался уже на хорошем фотопринтере на толстом чуть желтоватом старом ватмане, рулоны которого он обнаружил на родительских антресолях, не зря же мама зарабатывала пенсию за кульманами архитектурного института. В отпечаток добавлялись вручную штрихи и пятна цветных чернил, которые расплывались по ватману и объемно в него впитывались. Все сверху густо замазывалось прозрачным лаком. Изделие сутки сохло, покрывалось стеклом, обрамлялось багетом и вручалось заказчику. Претензии не принимались - Вы же фотопортрет одобрили!

И все бы было хорошо и богато, но однажды знакомая девушка, подрабатывавшая у него любовью, приготовлением завтрака и редкой уборкой подвала, привела к нему свою подругу, не имевшую достаточных денег на заказ, но обладавшую прелестной фигурой и желанием запечатлеть себя в корице, сахарной пудре и кофе.

- Дориана, - представилась подруга - много о Вас слышала, давно хотела познакомиться, очень хотела бы приобрести Вашу работу моего лица. Готова сразу оплатить по возможности частично или целиком.

В принципе, у него уже оплаченных заказов лежало месяца на два и он уже новых не принимал, но носик Дорианы выглядел так просто, абрис лица так безупречно кругл и невинен, улыбка так незатейлива и так вкусно от неё пахло, что он назначил фотографирование на завтрашнюю же субботу, ближе к вечеру.

И пропал Художник!

Часть вторая

Процесс фотографирования затянулся на пару месяцев. Всё не давал результата. Потому-то на остальное у художника сил не хватало и времени. Он все другие заказы отложил, занимался только этим. Круглосуточно. Кучу клиентуры потерял и денег. Пару раз по физиономии получил от разгневанных ожидающих. А портрет Дорианы всё не складывался. Да она и не торопила.

Перепробовал он множество новых приемов и фильтров. Лицензионную фотошоповскую программу купил и зарегистрировал. Новый мощный сканер. Графический планшет с пером и дорогущей программой. Подумывал и о принтере 3d. Но этого было не осилить точно. И так весь предыдущий заработок на технику и дорогостоящие продукты спустил. И сидел «на нуле». Несколько раз с этого нуля начинал новый процесс – фотографировал, прорисовывал… Но как только доходил до момента «обсыпания» и «обсыхания», лицо портретируемой искажалось, «чихало», обезображивалось и текло. И совсем не сохло. Никакие лаки, клеи, стабилизаторы не помогали.

Осунулся художник, похудел, поседел даже бородою. Спал мало. Вскакивал с постели ранним утром, бежал на соседнюю почту утреннюю смену выполнять. Жить же на что-то надо было. Разносил газеты, пенсии, штрафы. К десяти освобождался и к планшету. Новую химию пробовать. Но не получалась работа никак, плыла, скукоживалась.

Не дождавшись обещанного Дориана от него ушла. С концами - с остатком его денег, с дорогим телевизором и какими-то совсем дорогими, им купленными, шмотками. Оставила лишь на планшете последний вариант своего чуть просохшего портрета. Смотрел тот на опустевший подвал единственным синим глазом, до второго процесс всё не доходил, и изредка блестели на его левой щеке мутноватые слезы суперклея.

Часть третья

Была суббота, он проснулся поздно. Был редкий теперь в его жизни выходной и, значит, почта не требовала его трудов, можно было не вскакивать. Впрочем, просыпался он теперь всегда в плохом состоянии – болела голова, усталость сжимала все мышцы, ноги отекали. Подняться с постели не было никакой возможности и он хотя и дёрнулся было вверх, но тут же сдался, перевернулся на бок и упёрся взглядом в злополучный портрет, прикнопленный к планшету. Прямо перед ним оказался единственный глаз Дорианы. Синий, большой, широко раскрытый, глубокий-глубокий. Запекшаяся кофейная корочка оттеняла верхнее веко, осколок вишневой косточки торчал под зрачком, словно маленькая бородавка, малюсенькие веточки корицы торчали во все стороны пушистыми ресницами… и шевелились.

Он мгновенно проснулся. Что-то произошло с ненавистным лицом. Такого результата он ни разу не видел. Бывали успехи, бывали неожиданности, бывали «подарки». Но такого невероятного глаза ему никогда сотворить не удавалось. Да и никогда он такого не видел, ни в Эрмитаже, ни в Лавке художника. Это был явный шедевр – «живой» глаз, его видевший, за ним следивший. Он медленно спустил ноги и нащупал шлёпанцы. Все его движения отразились в глазном яблоке недописанного портрета. Более того, там, в глубине зрачка, отражалось окно за его спиной и в том отраженном окне плыли по синему небу облака и даже ворона где-то там промелькнула. Какой там Рембрандт!

У художника закружилось в голове. Преодолев слабость он поднялся, покачнулся и сделал пару шагов к Дориан. Та в упор взглянула ему в глаза единственным своим глазом и расширила презрительно ноздри. Сильно запахло кофе с лимоном.

Ладно, - понял художник, - что за чертовщина, совсем я сбрендил, надо на улицу. Месяц уже воздухом не дышал. Возьму себя в руки.

Прошелся он по Невскому, у Екатерины присел на скамью, запрокинул голову и долго рассматривал бронзовое лицо императрицы, облепленное голубиным пометом. Она голову к нему не опускала, в его глаза не глядела, скипетром не махала. Нормально всё, вроде, зря он беспокоится. Люди по Невскому шли вполне обычные, он таких лиц наштамповал изрядно и корицей обсыпал. Что за наваждение с утра, надо бы к врачу заглянуть.

Вернулся вполне успокоенный художник в свой подвал. Хотел было к планшету с Дорианой сразу подойти, убедиться, что померещился ему шедевр, что сможет он наконец эту вымотавшую всю его душу работу с подрамника сорвать и выкинуть куда подальше. Но почему-то передумал, возможно побоялся, так сразу. Решил сначала прибрать свою обитель - пропылесосить, паутину по углам оборвать, одежку в шкаф наконец засунуть. В пылесосе, правда, мешок оказался переполненным и тот не заводился, а сменные мешки он и не помнил где. Пришлось уборку опять отложить. Собрал все флакончики и пустые бутылки, опустошенные творчеством, и сложил у входной двери, вынесет потом. Разобрался со сваленными в углу неоконченными работами. Сколько денег потеряно. Отложил несколько подрамников, можно до ума довести и предложить бывшим заказчикам, за полцены. Потом пошел на кухню к каше с кофе. Съел кашу, глотнул позавчерашний кофе, показалось мало, он еще и яйцо добавил и соленый огурец, закисший уже в холодильнике, на вилку собрался наколоть…

- Ну и долго мне ждать? – спросил знакомый женский голос за спиной. - Так одноглазой и оставишь?

Сердце у художника хлюпнуло и замерло. Он не оборачиваясь присел на что-то и взялся за горло. Было слышно, как жилец выше этажом спустил воду в унитазе. С минуту водопад гремел. Потом стало слышно голубиное воркование во дворе. Еще пара минут прошла.

- Кто здесь? – прохрипел художник, - Что вам нужно?

Это, собственно, и всё, что я знаю. Прошла весна, настало лето. Жильцы жаловались на неприятный запах во дворе. В поисках источника дворник заглянул в угловое подвальное окно и вызвал милицию. Мастерскую вскрыли. Перешагнув через горы бутылок и банок с красками, вошедшие наткнулись на полу на почти разложившееся тело арендатора. С разломанным пополам чьим-то портретом в руках. Причем, портрет был одноглазым и единственный его глаз был проткнут вилкой. Следователи долго изучали портрет, пытаясь зацепиться за какую-нибудь версию, но краски так потекли, что определить портретируемого решительно было невозможно. Только от полотна чем-то пахло. Чем-то знакомым, странным и вкусным.