СОСЕД

Ритуал встречи Валентина после работы появился еще в благополучные времена, когда он еще мог каждого встречающего отблагодарить подарком. Как только он вставлял ключ в предбаннике, в прихожей перед входной дверью мигом скапливалось семейство. Первым прибегал кот Ватос, почему-то так названный предыдущими хозяевами, рядом устраивался хомяк по имени «Хомик», вставал на задние лапки, а передние вытягивал к входящему. Жовто-блакитный попугай Грицай с женой Варварой Никитишной цеплялись за трюмо, уже белое от их какашек, и Грицай истошно вопил - «Хто там?». Одноухий заяц, жилец тогда еще новый, только-только спасенный из-под трамвайных колес и еще никак не наименованный, открывал лапой туалет, прятался за распахнутой туалетной дверью и оттуда выглядывал. Иногда, не всегда, зависело от его настроения, приползал в прихожую уж Костя и норовил свернуться клубком под котом. На него пару раз уже наступали входящие и открытые пространства гад не любил. Черепаха, естественно Тортилла, успевала проползти только треть пути и каждый раз от этого очень расстраивалась и гадила на пол. Жена однажды поскользнулась на ее выделениях, больно села на копчик и будущее у черепахи виделось мрачным. Разная другая живность, переполнявшая их двухкомнатную квартиру, участвовали в ритуале опосредованно – необыкновенно умные астронотусы скапливались у стенки аквариума, через которую прихожая хорошо просматривалась, и начинались беситься, как только он открывал дверь. Казалось, что аквариум сейчас лопнет и все полтонны воды зальют ненавистных соседей снизу. Жена начинала на них орать и махать половой тряпкой, что только усиливало общее ликование. Даже любимец жены капуцин Мойша, в принципе хозяина не любивший и не уважавший, отвлекался от телевизора и поворачивал морду в сторону общего гвалта.

И Валентин входил. Открывал огромную сумку, которую при выходе с работы уже и не досматривали, настолько было понятно ее содержимое, высыпал, выливал, вываливал. И в квартире начиналось пиршество.

Потом, когда за хроническое воровство продуктов его из зоопарка уволили и благополучие иссякло, ритуал еще какое-то время сохранялся, но через несколько недель безденежья встречать Валентина выбегал только верный хомяк. Где-то он устроил схрон ворованной еды и еще держался молодцом. Валентин жал ему лапку и обходил свои владения, выясняя, кто еще сдох от голода. Тушки зверьков и рыбьи тела он заворачивал в пупырчатую пленку и складывал на верхней полке пустого холодильника. Жена уже давно съехала к сытому другу. Аквариум опустел и был продан за гроши. Грицая с женой он выпустил во двор, давая им шанс залететь в какую-нибудь гостеприимную форточку. Договориться они смогут, обучены. Коту к голодным временам было не привыкать. Он давно был на самообеспечении и теперь изредка возвращался к хозяину и складывал ему на подушку свои трофеи - то воробушка, то мышку. Ни то, ни другое у хозяина слюноотделения не вызывало.

С зайцем было плохо – морковь и картошка, которые Валентин находил в мусорных ящиках, были совсем гнильём. Листы капусты, которые он подбирал у овощного, заяц есть отказывался, его от капусты пучило и тошнило. Зверек совсем истощал, почти не двигался, встречая хозяина огромными, наполненными слезами глазами.

Константин исчез. Скорее всего сдох где-то за плинтусом. Черепаха уползла на черную лестницу и через пару недель он ее встречал внизу на втором этаже. Подползала к первому.

Сам хозяин голодал сильно. Занимать в долг было уже не у кого,

Все мизерные деньги, что удавалось заработать грузчиком и подметальщиком, забирала жена до копейки, хорошо, хоть в суд не подавала на алименты.

Валентин был человеком гордым. Ни одна живая душа в городе не знала, насколько ему плохо. К друзьям он ходить перестал, меня избегал.

Пользовался только черной лестницей и я, убегая из дома, не видел его ни разу – ни утром, ни вечером, ни в будни, ни в воскресенье. Мне б насторожиться - ну мало ли. Но лихая моя телевизионная суматоха меня ослепляла. Куда денется!

Забеспокоилась мама – что-то слишком тихо наверху – и петух утром не кричит и не заливает нас никто, и змеи по ступенькам лестницы не ползают. Загляни, что там?

Я поднялся на пятый. Звоню, за дверью тишина. Так быть не должно. Никогда не было. Нехорошо на душе стало.

Рано утром в форточку постучал Грицай. Один. Худющий и потрепанный. Но узнал я его сразу, по плешивой грудке. Впустил. Грицай сел мне на руку и был такой он молчаливый, грустный и потрепанный, что у меня защемило. -Что с Валей? - спросил я птицу. Грицай повернул ко мне глаз и так сидел не шевельнувшись.

- У меня есть ключ -, сказала мама. – Когда он уходил в армию, оставил.

Я поднялся, с трудом вставил ключ в скважину и медленно повернул.

Сколько раз мы всей зоопарковской компанией вваливались в эту дверь и какая ноевская компашка встречала нас в прихожей! Сколько было гама, ору, свиста, животного и человечьего мата, хохота. Как счастливы были в этом ковчеге и звери и люди.

Квартира была пуста и беззвучна. Перед дверью лежал хомяк с протянутыми ко мне лапками. Серая лента ужа уже ссохлась и пожелтела.

Запах стоял невыносимый. Я зажал нос и прошел внутрь. Под письменном столом сидело что-то, что раньше было зайцем и было видно, что последней его едой были листы валявшейся рядом книги. Это была книга Даррелла с моей дарственной надписью. Перевернутая черепаха лежала рядом, вытянув шею с опрокинутой мертвой головой. В углу на осколках большого террариума неподвижно лежали тельца мадагаскарских тараканов. Один из них, самый крупный и наглый, был когда-то назван в мою честь - Михаилом. Я его тогда узнавал и, кажется, он меня. Который именно? Между оконных рам раскинула засохшие крылья очень дорогая, насколько я знал, бабочка. Валентин называл астрономическую сумму за неё ему предлагавшуюся. Лоскуток прозрачного пергамента.

Я никогда больше соседа не видел, не знаю, что с ним случилось и никогда его мне не забыть.

Санкт-Петербург, 2002